Родную мать она захотела увидеть только тогда, когда родила дочь. Вообще-то, мама несколько раз предлагала съездить к ней, но Оксана всегда отказывалась. Сначала потому, что боялась — мама отдаст ее той чужой женщине, которая ее родила. Потом, когда пришло понимание всей ситуации, страх сменился на обиду.
Иногда перед сном Оксана придумывала едкие, обидные слова, которые скажет этой женщине, если та заявится, и иногда в страхе вглядывалась в лица толпящихся возле школы родителей или слишком наседающих в магазине покупателей – ей все казалось, что та женщина приехала, чтобы посмотреть на нее. Хотя узнать ее было бы сложно, слишком уж давно они виделись, это было еще до школы. Оксана смутно помнила, как они с мамой ходили гулять в парк, и тетя с черными короткими волосами подарила ей огромного плюшевого мишку. Мишка был тяжелый, и его неудобно было тащить, и это все, что она запомнила о своей родной матери. А еще, что ту освободили на полгода раньше, чем она встретилась с ней.
После шестнадцати лет Оксана перестала всматриваться в лица незнакомок. Обижаться было некогда – экзамены, выбор жизненного пути, первая любовь… Родители никогда не делали разницы между Оксаной и кровным сыном, на все вопросы ее отвечали честно и подробно: отец неизвестен, мать три года отсидела в тюрьме, ее взяли под опеку, зная, что это может быть и не навсегда, но хорошо, что получилось навсегда.
-Это папка твой, он водителем тогда работал – вез тебя в детский дом, а ты так плакала, маму звала. Он спать после этого не мог – говорил мне: давай заберем девочку, а?
У мамы был адрес той женщины, и первое время они даже переписывались – Оксана помнила, как выводила печатными буквами: «Здравствуй, мама Оля, у меня все хорошо».
Потом переписка заглохла, сложно уже сказать, почему. Вроде бы у родной матери родился еще ребенок, была какая-то фотокарточка с туго завернутым в пеленку младенцем. А вот теперь у нее самой был такой же младенец, и жизнь ее резко изменилась: Оксана и представить себе не могла, что это значит – быть мамой.
Дочке было шесть месяцев, когда она в первый раз задумалась о том, что хочет увидеть ту женщину. Зачем – Оксана не знала, не могла даже себе самой объяснить. И вопросов у нее к той не было, и чувств каких-то, но что-то мучило ее, скребло изнутри.
Несколько раз Оксана пыталась заговорить об этом с мамой, но та с годами стала как-то острее воспринимать эту тему – насмотрелась дурацких передач по телевизору, и придумала себе, что Оксана хочет бросить ее, хочет, чтобы девочка ее настоящую мать бабушкой называла.
Пришлось обратиться к отцу. Тот тоже не обрадовался, испугался даже:
— Мы обидели тебя чем? Ты только скажи, доча, ты же для нас самая родная…
Еле-еле его успокоила. В итоге он согласился найти ей адрес и обещал маме ничего не рассказывать.
Дочку сначала Оксана хотела оставить дома. А потом подумала – ну вот приедет она и что скажет? Нет, надо малышку с собой брать, так хоть повод будет.
Ехать нужно было в соседний город, так что пришлось мужу все рассказать. Он Оксану тоже не понял и вроде как разозлился.
— Ну ты чего выдумала? Зачем ребенка туда тащить? И кто тебе вообще сказал, что она там до сих пор живет? Давай хоть позвоним…
Звонить Оксана не хотела. Она хотела приехать без предупреждения, смутно чувствовала, что так надо.
В итоге муж согласился, правда, ворчал всю дорогу, что ребенка простудят, что родители обязательно все узнают и обидятся и вообще едут они зря.
Видимо, накаркал он, потому что в квартире с неопрятной дерматиновой дверью никого не было, хотя время было уже вечернее, и по уму кто-то да должен дома быть. Оксана попыталась угадать, какое из окон той квартиры, и вроде угадала – окна только там были темные. Пришлось ехать в гостиницу.
Утром муж принялся уговаривать ее сразу возвращаться домой, но Оксана попросила:
— Давай я быстренько еще раз туда сбегаю? Ну, пока Алёнка спит? Ты ее тут покараулишь, а я схожу на разведку?
Гостиница была не очень далеко от того дома, и Оксана быстро сориентировалась по карте, как ей туда дойти. Еще по дороге и в кофейню зарулила – взяла большой стаканчик кофе. Правда, кофе оказался невкусный, или она отвыкла от него – в первый раз после родов решила выпить его, чтобы хоть как-то себя приободрить, но кофе не лез в горло.
Уже подходя к дому, она поняла, что попытка эта увенчалась успехом: на лавочке возле дома сидела женщина с короткой стрижкой, подставив лицо под жидкое сентябрьское солнце. Это лицо Оксана сразу узнала, хотя и видела его в последний раз много лет назад, и даже фотокарточки у нее не было. Но в этом лице было столько всего знакомого, что можно было видеть каждый день в зеркале, Оксана и не думала, что они так похожи.
К лавочке она шла на ватных ногах, аж во рту от волнения пересохла. Мать сидела, прикрыв глаза, и Оксана даже подумала, что та уснула. Она присела на другой край скамейки, сжимая в ладонях картонный стаканчик.
— Сигаретки не будет? – услышала она хрипловатый голос и вздрогнула. Повернув голову, она столкнулась взглядом с матерью и испугалась, что та ее узнает. Но она смотрела равнодушными глазами, в которых не промелькнуло ни намека на узнавание.
— Не курю, – помотала она головой. – Бросила, родила недавно.
Она машинально дотронулась до груди, которую начало уже тянуть от прибывающего молока.
— Это правильно, – качнула головой мать. – Я тоже бросала, когда сына родила.
Оксана понимающе кивнула. Она почувствовала себя страшно неуютно в этом чужом городе на грязной лавке с этой чужой, по сути, женщиной. И что она здесь делает? Прав был муж, не надо было ехать.
— Да с сыном моим разве бросишь! – заговорила вдруг женщина. – Вот, сижу, караулю его – опять дома не ночевал, извелась я вся уже. Придумал моду – на мотоцикле гонять! Я ему говорю – разобьешься, а он только смеется. Смешно ему, понимаешь, а то, что мать седая – все равно. Ты не смотри на мои волосы – я их крашу, чтобы не так видно было.
В груди неприятно давило – а чего она, собственно, ждала? Что эта женщина сразу узнает ее? Или будет говорить о том, как тоскует по утерянной дочери? Нет, глупость какая-то, это все гормоны виноваты – говорил же ей муж!
— А сколько ему лет? – спросила Оксана только для того, чтобы поддержать разговор.
— Да шестнадцать… Но считает себя большим. А какой он большой, ребенок же совсем! Ты прости, что я жалуюсь тут сижу – боюсь усну, если не буду говорить, устала я жутко, с ночной смены.
— А почему домой не пойдете спать? – вырвалось у Оксаны.
— Так говорю же – караулю его, а если домой пойду, точно засну. А мне в школу его надо отвести, а то я завучу обещала, она последний шанс нам дала. А он если ночью с дружками своими гоняет, то потом к Ирке ночевать идет. Ирка – это девчонка его, она в соседнем подъезде живет. Девица та еще, я тебе скажу! Все мы не без греха, я вон тоже ошибок в молодости насовершала, да кто их не совершал… И ведь забеременеет – мне потом дитё поднимать, а на какие деньги? Получаю я немного, а что получаю, все он из меня и вытягивает. Я вон и забыла уже, когда кофе в последний раз пила…
Она мотнула головой в сторону стаканчика, который Оксана все еще держала в руках. Оксане стало неловко, и она совсем не знала, что на это сказать. А в ушках звенело — «ошибка молодости». Наверное, в какой-нибудь мелодраме героиня сейчас бы бросилась на шею матери и сказала: мама, это же я, твоя дочь. Но Оксане совсем не хотелось этого делать. Она не испытывала на жалости, ни сожаления, ничего — ей страшно захотелось к дочке и мужу. И она уже собралась встать, и тут лицо женщины изменилось – разгладилось, словно даже помолодело. Она подскочила и закричала:
— Эдик! Сынок!
Оксана обернулась. Молодой парень, совсем ещё мальчишка, с длинными немытыми волосами, собранными в хвост, пересекал двор. Шел он быстрым шагом, сгорбившись и спрятав руки в карманы. Услышав голос матери, он замер, прищурился близоруко и принялся оглядываться, явно готовился к отступлению. Но было поздно — женщина уже подбежала и крепко вцепилась ему в рукав.
Оксана, воспользовавшись суматохой, поднялась на ноги и, заметив брошенную на скамейке раскрытую сумку, густо покраснев, словно делает что-то дурное, прежде, чем уйти, сунула в нее пятитысячную купюру.
Мужу она ничего не сказала. Никому не сказала. Но время от времени вспоминала сутулого парня, и острую радость и тревогу, которые мелькнули на лице у ее матери, когда та увидела сына…
