Когда пенсионер Либмановс звонит в редакции канадских эмигрантских газет и его имя высвечивается на дисплее, никто не берет трубку. Он – местный искатель блох. Выискивает в статьях ошибки, и оповещает о них редакторов. А еще долго и нудно ругается по поводу того, что журналисты “предали русский язык”.
– Вот вы пишете английскими буквами “примарате”. Это что такое? – возмущается Либмановс.
– Это прайм рейт, – отвечают ему и пытаются объяснить банковский термин, но старику все равно что он означает. Он орет: “Но вы же издаете газету на русском! Почему в предложениях встречаются слова на английском языке? Не можете перевести? А что вы вообще можете?! Думаете, если бесплатно раздаете свои газеты, значит, можно коверкать русский язык?! Вы Пушкина предали!”
К редактору “Русского мира” Кондрашову у него сегодня еще одна претензия:
– Почему вы не привозите свою газету в наш дом?
– Вы живете в пенсионерском доме на улице Кларенс? – интересуется Кондрашов.
– Как вы догадались?
На Кларенс стоит огромный субсидированный дом, в котором пенсионеры из бывшего СССР снимают квартиры задешево, а остальное компании – владельцу здания – доплачивает государство. Дом этот – цирк. Старики, свободные от присмотра взрослых детей, гуляют на всю катушку: влюбляются, ревнуют друг дружку, дерутся, вызывают на соперников полицию, объединяются в противоборствующие группы, разделенные по признаку любви или ненависти к Сталину и Путину, пишут стихи, прозу, протесты, доносы и посылают их в газеты. Когда менеджменту вся эта карусель надоедает, такие дома начинают разбавлять местными пенсионерами и инвалидами.
Дом на Кларенс пока не разбавили…
– Как вы догадались, где я живу? – удивился Либмановс и тут же добавил:
– Ну не на Йорк и Спенсер мне жить.
– А что плохого в том, чтобы жить на Йорк и Спенсер? – недоумевает Кондрашов, который именно там и живет. В центре русского района.
– Там живут одни дебилы из Москвы и Ленинграда, – поясняет Либмановс.
– А у вас откуда жильцы?
– А у нас живут порядочные люди, из Бобруйска и Житомира.
Помолчав, добавляет:
– Правда, они тоже д-лы. Я с ними не здороваюсь.
На днях Кондрашов снова взял трубку. Нечаянно, не посмотрел кто звонит. Знал бы, что Либмановс – ни за что бы ему не ответил. Потому что презирает его. За фамилию. Получается, Либмановс дважды предал свой народ. В первый раз, когда добавил к фамилии “ов”, второй, когда присоединил еще и “с”. “Чертов приспособленец”, – думал редактор, который тоже мог бы в Канаде сменить фамилию на вплоть до “Смит” – здесь это запросто, но не стал.
Но Либмановса его собственная фамилия не волнует. Его беспокоят фамилии рекламодателей “Русского мира”.
– Скажите, вы учили в школе русский язык? – начал он ехидно и издалека. Чувствовалось, к выступлению готовился. – Если да, то почему вы пишете в рекламе: “Брокер Инна Смирнофф”? Вы не знаете, что она женщина?!
Старик старался быть спокойным и ироничным, но быстро сорвался в крик: “У нее должно быть “a” на конце!”
Кондрашов попытался объяснить, что у многих русских женщин в канадских документах фамилии пишутся так же, как у мужей, потому что канадцам непонятно, почему у мужа и жены фамилия отличается одной буквой, и “Смирнофф” им произнести легче, чем “Смирнова”. Вот и водка такая есть.
– Ну и пусть у нее в канадском паспорте “Смирнофф”?! А вы пишите правильно!
– Мы не можем писать отсебятину. Рекламодатель может уйти в другую газету.
– А-ааа! – радуется пенсионер. – Я так и думал! Вы о деньгах беспокоитесь. А если вас завтра за деньги попросят писать “карова” – напишете? Вашими половыми газетами задницу вытирать, вот что!
Половыми русские газеты называют потому, что это бесплатные издания. И они лежат в русских магазинах прямо на полу, кучами.
Кондрашов отвлекся и стал смотреть в окно. Ему было плохо. Не хотелось совершать поступков, не хотелось защищаться, не хотелось ничего. От него два месяца назад ушла жена, с которой прожито более двадцати пяти лет. Ушла к итальянцу. Влюбилась. И дочку забрала. Кондрашов видел этого пиццееда. Маленького роста, элегантный. В пиджаке цвета топленого масла. И, как ни странно, красиво… Хотя себя в желтом пиджаке Кондрашов не представлял.
Остаться в 49 лет одиноким в Канаде – это практически остаться таковым навсегда. Выбор невест невелик. Канадки за небогатого русского не пойдут, русские тоже не за своим самоваром сюда приехали. А, самое главное, Кондрашов жену любит. Ему без нее пусто. Сейчас он это особенно ощутил. И утешить некому. Мама живет в Ростове, болеет диабетом, ее нельзя расстраивать. За маму вообще все время болит душа. Она там одна, и у него никаких перспектив ее забрать – она просто не пройдет медкомиссию на иммиграцию. И проведать ее нет времени, газету не на кого оставить. Разбегутся рекламодатели, и что тогда? С его, Кондрашова, филологическим образованием, останется развозить мороженое на велосипеде. Была одно время такая реклама: “Увлекательное занятие – продажа мороженого с велосипеда!”
Наконец, Кондрашов очнулся.
– Эй… вы! – мрачно сказал он в трубку. – Вы не можете, чтобы не гадить в душу? Вас не устраивают ошибки в газете? А у меня нет денег на корректора! Чтобы нанять его, я должен упасть в ноги кучке бизнесменов, уговорить их на рекламу, потом собрать с них деньги, и отдать их корректору. И так каждый месяц. Годами. Только для того, чтобы вам было приятно.
– Я… – начал было Либмановс.
– Что вы?! Совести у вас нету! Вы не понимаете, что в эмигрантских газетах нет тех коллективов, что были в вами же клятом СССР. Ругаете, поди, СССР? А там газету в 35 страниц делали семьдесят человек, и все журналисты да фотохудожники! Здесь 60-страничную – пять человек, а то и два. Один повар, другой музыкант. И никто ни доллара не даст просто так, никакой горком партии! Я работаю за десятерых, у меня уже язык на плече, и, вишь ты, ошибочку пропустил! Сожрите меня теперь. Но я вам обещаю: так будет всегда. Еще хуже будет. Потому что я теперь еще и спать по ночам не буду, у меня депрессия, и ошибок не буду видеть вообще! У меня мать больная одна в Ростове, а вы тут сидите в почти бесплатной квартире, с канадской пенсией и бесплатными продуктами из продбанка!
Кондрашова несло. Из его кабинета слышалось: “Не нравятся наши газетенки – читайте канадские, на английском!”, “шкура эмигрантская”, “если бы такие, как вы, не диссидентствовали, я бы на Родине жил!”
Потом затихло. Кондрашов плакал. Он соскучился по дочке, она у него поздняя, ей всего десять лет. Жена сказала, что если он будет добиваться встреч, она обвинит его в педофилии и его к ребенку вообще не будут пускать. Сгоряча, конечно, сказала. Она не такая. Но обидно…
***
Кондрашов молчал, держа трубку у уха. Либмановс тоже молчал.
– Что, все прямо так плохо? – наконец виновато спросил пенсионер.
– Угу, – кивнул Кондрашов. – Жена ушла. С ребенком.
– Не переживайте. Я не буду больше звонить. Я не знал, – пообещал Либмановс.
– Да, не звоните.
– Мне просто скучно, я же один. У меня жена умерла четыре года назад.
– А детей нет?
– Сын. Единственный. Женат. Звонит раз в месяц, спрашивает: Ты окей? Да, говорю. И он кладет трубку.
– А внуки есть?
– Внуков шестеро. Они не говорят по-русски, а я так и не научился по-английски. Они не приходят и не звонят.
Помолчали.
– Ладно. Звоните, – сказал, наконец, Кондрашов. – Только не говорите про ошибки. Я про них знаю.
– Нет, – испугался Либмановс. – Я не буду теперь про ошибки. У вас тяжелая работа. А вообще-то мы вас любим. И газету вашу. Что бы мы делали без русских газет? Знаете, я могу приходить к вам и бесплатно вычитывать статьи. Хотите? А могу вообще никогда не появляться. Простите меня, пожалуйста, мне просто некуда больше звонить.
– Ничего. Вы меня тоже простите. Звоните. Не пропадайте.
***
Либмановс больше не звонил. В течение последующих пяти лет Кондрашов, обнаружив в газете ошибку, вспоминал иногда старика, смотрел на телефон, но аппарат молчал.
…Жив ли ты, Либмановс?
***
9 мая Кондрашов стоял на грузовичке с аудиоаппаратурой и толкал речь. В центре русского района Торонто. Во время празднования Дня Победы. Перед тем как Бессмертный полк отправился в путь… Кондрашов говорил о том, что “мы, русские эмигранты, закладываем в Канаде традицию настоящего, неформального празднования победы над нацизмом. И если сейчас в нашем полку идут дети и внуки фронтовиков, то скоро пойдут правнуки – люди с прекрасным знанием английского, потому что они родились и выросли в Канаде. И важно дать им знания о войне, чтобы они распространяли их – на своем замечательном английском”. “Именно в этом состоит наш долг перед павшими”, – завершил свою речь Кондрашов и сошел с грузовичка.
Пока говорил, заметил в толпе пожилого мужчину. В руках тот держал портрет фронтовика, под которым было крупно написано: “Либмановс Михаил Борисович, военврач”.
– Здравствуйте, я – Кондрашов, – представился редактор. – А это – ваш отец? – указал на фотографию фронтовика.
– Да, – улыбнулся Либмановс. – У меня и награды его хранятся.
Он был не таким уж и старым, лет семьдесят.
– Рад вас видеть… А то уж думал, живы ли… А у меня все хорошо. Жена вернулась, дочка подросла…
– Так и должно быть. Вы заслуживаете.
Они отошли в сторонку от большой и шумной толпы в форме военных лет, с флагами. Кондрашов увидел на рукаве у Либмановса Георгиевскую ленточку.
– Приятно, что вы с нами, – улыбнулся.
– А как же? – удивился Либмановс. – Я родом из Киева, хотя долгое время жил сначала в Житомире, потом в Таллине.
Помолчали. Потом Либмановс заговорил:
– Когда сыну было лет двадцать, я ему предложил: “Поедем в Киев, покажу тебе город, в котором ты родился. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу». Сын не хотел ехать. А два года назад вдруг говорит: “Папа, поедем, ты покажешь мне Киев. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу”.
Либмановс улыбнулся. Ему было приятно, что сын оперился в Канаде.
– Поехали мы в Киев… Хорошо было… красиво… интересно, но сын сказал, что больше туда никогда не вернется.
– Почему?
– Мы сидели в кафе, кушали котлеты по-киевски, а мимо – демонстрация. Сын попросил меня узнать, чего они хотят, он по-украински не говорит. Я подошел и спросил. Ответили, что хотят “Украину для украинцев”.
Старик пожал плечами и махнул рукой.
Тут к ним подбежал паренек лет двенадцати.
– Колонна уже идет, пошли, а то не успеем, – сказал по-русски и подал деду руку.
Либмановс победно взглянул на Кондрашова.
– Внук. Младший. Подрос и ходит ко мне, учит русский язык и даже ночует, – сказал, сияя.
Кондрашов проводил их взглядом и с легким сердцем побежал в начало колонны, где шагали организаторы полка.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Азаева Эвелина
Спасибо за лайк
