Недели две ждали от Павла письмо, но не дождались, и вместо него почтальонка принесла Надёжке новую повестку. Её опять вызывали в военкомат! Повестку получил за сноху Григорий и быстрей в ригу, где в этот день работала сноха. От радости он было побежал, но бежать не смог, не хватало духу. Когда поднялся за Барский сад, сил не осталось даже на то, чтобы подойти к бабам поближе, только помахал повесткой и крикнул осипшим голосом:
– Надёха, мать твою… Иди сюда быстрей!
Та подбежала, смотрит испуганно.
– Чего глазищами хлопаешь? Беги в военкомат – Павел ещё денег прислал! – Григорий поднялся с травы, шлепнул сноху по спине: – Что застыла? Держи бумагу да не вздумай к Кривошеевым за мукой заходить – у других людей купим. Не связывайся с этими крохоборами!
В один миг счастье захлестнуло Надёжку. Она спустилась к ручью, умылась, и, не забегая домой, – прямиком в Пронск. Когда добралась до военкомата, то несколько минут отсиживалась в тени деревьев, пытаясь остыть. Но чем дольше сидела, тем сильнее охватывало волнение.
И вот растворила знакомую дверь, замирая от нетерпения. Молча показала повестку дежурному, и тот, молча же, внимательно посмотрел на вошедшую, указал рукой на полутёмный коридор. Надёжка постучала в дверь кабинета, ей откликнулись, и она несмело вошла, робко встала у двери. За столом сидел прежний румяный майор, недавно выдававший деньги. Он встал, увидев Надёжку, одёрнул гимнастёрку и шагнул навстречу, взял из её рук повестку, указал на стул. Сам вернулся на своё место и начал барабанить пальцами по столу, задумчиво поглядывая в зарешеченное окно. Наконец, взглянул на посетительницу и сказал в сторону, будто другому человеку:
– Должен вам сообщить, гражданка Савина, что ваш муж – Савин Павел Григорьевич – совершил воинское преступление… Он незаконно переслал вам деньги, и поэтому всю полученную сумму в размере двух тысяч необходимо вернуть. Они целы?
Надёжка не поняла, что говорил военный, только вопрос о деньгах дошёл до сознания, и она, радуясь, ответила невпопад:
– Спасибо… Мы на все муки купили…
– Вы, наверное, не поняли, о чём речь, – поморщился майор. – Вы понимаете, что ваш муж совершил преступление и деньги необходимо вернуть! Вы понимаете это?!
– Понимаю… Но денег нет – мы с папанькой на них муки купили… А что Павел сделал-то?
– Ничего определенного сказать не могу. Известно лишь, что ваш муж незаконным путём переслал денежный аттестат. В настоящее время ведётся следствие. Оно и поможет узнать истину и выявить виновных… Или виновного. А деньги вы, значит, истратили? Что ж, тогда свободны. Больше вопросов нет.
– Его посадили? – глядя на майора округлёнными глазами, спросила Надёжка.
– Я же сказал: ведётся следствие и, надо думать, он находится под стражей. Ещё есть вопросы?
Она выходила из военкомата, и ей показалось, что под ней проваливается пол и падает в чёрную яму… Сколько времени пролежала в темноте, не знала, и, прежде чем увидеть белый свет, услышала голоса чужих людей… Она почувствовала, что кто-то посадил на скамейку, взял под руки и придерживал её, когда она начинала заваливаться. Кто-то другой начал брызгать водой, но вода казалась тёплой и на лице не чувствовалась, лишь по груди и животу лилась прохладной струйкой. Надёжка открыла глаза и увидела перед собой дежурного по военкомату, незнакомую старуху и майора, стоявшего чуть в стороне.
– Самостоятельно сможете дойти? – спросил он.
– Дойду, – прошептала она и поднялась, стыдясь своей слабости.
– Может, вас всё-таки проводить? – вызвался красивый майор, но Надёжка замотала головой.
Она шла домой час, а может, два. Время для неё перестало существовать. Раз за разом вспоминала, что говорил майор о Павле, но ничего не вспоминалось, только застряло в сознании, что Павел под следствием. Он сидит! И ещё вспоминался взгляд майора, когда он говорил с ней. Похоже, майор радовался тому, что произошло с её мужем, словно до этого дня Павел стоял у него на пути, а теперь перестал мешать.
Надёжка поднялась к своей усадьбе от ручья и, не решаясь идти в избу, сидела за двором, где на неё наткнулся свёкор, заглянувший за угол по нужде.
– Чего здесь торчишь? – удивился он. – Деньги получила?
Надёжка поднялась и молча пошла к крыльцу.
Григорий остановил:
– Стой, девка, шалишь! Рассказывай, что случилось? Никак потеряла?!
– Не было денег-то, не было… Павла посадили! – крикнула Надёжка.
– Чего орёшь? – замер Григорий. – Кто это наболтал?
– В военкомате сказали…
– Пошли в избу!
Григорий повёл сноху, как нашкодившую девчонку, – за руку.
– Вот, – подтолкнул к Акуле, – расскажи матери, а я пойду в военкомат. Смотри, если что напутала!
Григорий скинул лапти, достал из сундука сапоги. Хотел и рубаху со штанами сменить, но не стал возиться. Мыслями он уже был в Пронске. Никогда Григорий не ходил так быстро. Шёл, не чувствуя под собой ног, не слыша собственного сердца. Его чувства и тело слились в единое целое, и хотелось только одного: как можно скорей узнать правду о Павле, потому что – Григорий был уверен в этом – сноха что-то страшно напутала, поставила всё с ног на голову, да и что с глупой бабы спросить?!
Распалённый, он влетел в военкомат, узнал у дежурного, где сидит «главный» начальник, и без стука ввалился в кабинет майора.
– Я – Григорий Савин из Князева, – торопливо сообщил он и зло взглянул на майора, словно сказал: «Что, попался, голубчик!»
– Очень приятно, – приподнялся тот над стулом и представился: – Майор Цвирко. Слушаю вас!
– У вас тут сноха появлялась… Зачем же девку напугали? Еле живая домой притащилась!
– Григорий… Простите, не знаю, как вас величать?
– Тимофеев сын я…
– Так вот, Григорий Тимофеевич… Ваш сын действительно совершил преступление, дав о себе неправильные сведения… А проще сказать – подделал денежные документы. Будет вам известно, что по вручении денежного аттестата получателю, мы отсылаем подтверждение в финотдел той войсковой части, которая переслала аттестат… А там, где служил ваш сын, каким-то образом подтверждение попало не в его руки или его сообщников, если были таковые, а в чьи-то другие. И… Проверили – не числится в офицерах ваш сын!
– Сами же снохе говорили, что он офицерское звание получил! – простонал Григорий.
– Да, говорил, но кто мог знать, что всё так получится? Я исходил из соображений практики.
– Что же нам теперь делать?
– Что делать? Ждать, чем всё закончится.
– Его расстреляют?
– Не должны… Скорее всего – штрафная рота.
Последние слова майора вселили в Григория надежду, хотя он знал, что штрафная рота – это тоже почти верная смерть. Но и без штрафных рот погибают люди, а, бывает, и штрафники выживают. Это уж кому как повезёт… Мимолётные мысли о жизни и смерти отошли за тын памяти, едва Григорий вышел из военкомата и увидел на улице первого прохожего. Ужасаясь, он подумал о том, как теперь ему-то жить? Ведь вся округа знает, что его сын – офицер, денег прислал, а оказалось он – вор, хоть и не для себя крал, для него же, старика, для детей своих, жены, но всё равно – вор! И Григорий обмякшим мешком опустился на траву, по-бабьи зарыдал, представляя тот позор, который теперь падёт на его семью. Уж лучше бы сына убили, а сами все они поумирали от голода, чем смотреть теперь людям в глаза… Он всё-таки чуток успокоился, перестал разводить мокроту и вернулся к майору. Постучавшись, попросил разрешения войти и замялся у порога:
– Сынок… Ты уж не докладай людям о нашем несчастье!
Цвирко хотел подняться навстречу Григорию, но тот торопливо выскочил из кабинета. На улице старик крутнулся за угол, попал в заросли акации и черемухи, продрался через них, обогнул механические мастерские и выбежал в поле, за которым виднелся близкий овраг, заросший орешником. Дотемна старик просидел в кустах, не желая никого видеть и слышать, а как стемнело, поплёлся Котовой лощиной домой. Пройдя лощину, через дубняк подошёл к шоссейке, гонным зайцем перемахнул её и вышел в следующую лощину – Максакову, откуда до дому оставалось чуть-чуть.
Акуля сидела на крыльце, чёрным пнём выделяясь в зелёном свете лунной ночи. Григорий сел рядом, вздохнул.
– Добился чего? – спросила жена.
– Чего добьёшься… В военкомате говорят – Пашку в штрафную роту отправят. Он денежные бумаги подделал… У нас мука осталась?
– Зачем она в такую пору?
– Нужна, если спрашиваю!
– Фунта два ещё есть.
– Неси!
Акуля сходила в избу, вынесла небольшой, завязанный узелком мешочек, отдала мужу. Григорий взял муку и обнял Акулю:
– Мать, не горюй, проживём.
Он сошёл с крыльца и через большак направился к пруду. Чуток постоял на травянистом берегу и забросил в воду мешочек с мукой. Ещё постоял, разглядывая разбегающиеся круги, и вернулся на крыльцо, сел рядом с Акулей.
– Куда муку-то дел?
– В пруд выбросил, рыбам на прикормку. Завтра с утра пойду карасей ловить.
Акуля закрыла лицо руками, плечи её стали вздрагивать, а Григорий, ничего более не сказав, отправился в сарай спать. От внезапного поступка отлегло на душе, задышалось легче. Захотелось утешить Акулю, поговорить с ней, но нахлынувшая расслабленность приятной негой окутала сознание. Когда же Григорий собрался выйти к жене, увиденное перед глазами вдруг заставило замереть душою, затаить дыхание. Он несколько минут лежал неподвижно, боясь шевельнуться и спугнуть видение… Перед ним, как живой, на кровати сидел Павел. Григорий еле-еле узнал его: сын показался маленьким, высохшим, только усы большие.
– Ты в кого превратился-то? – шёпотом спросил Григорий. – Не болеешь ли, сынок?
Павел подвинулся поближе, внимательно посмотрел отцу в лицо:
– Обо мне чего говорить… Моя песенка спета. Как вы-то? Наелись хоть досыта? Или не успели?
– Сперва-то будто и сытно показалось, а теперь кислая отрыжка замучила… На кой так сделал-то? Или думал, без твоих денег не проживём? Значит, по-твоему, все кругом дураки, а ты умный выискался, всех обхитрил! Ловок, ничего не скажешь. Да, видишь ли, хитрость-то твоя боком для нас вышла. Как теперь жить-то нам? Ты об этом подумал?
– Бать, что-то не пойму тебя, – Павел сел поудобней, прислонился спиной к плетнёвой стене, – уж больно чудно говорить стал, как ангел небесный. Послушаешь тебя, так слезьми изойдёшь. Ты сам-то помнишь, чего вытворял?! А куда девал всё? В глотку заливал да с бабами прогуливал! А я детям своим прислал деньжонок, Надёжке, тебе с матерью. Небось, за стол-то первым садился пироги молотить. Знаю-знаю!
– Замолчи, щенок! Изыди, сатана… Счас я тебя! – Григорий стал шарить вокруг себя, пытаясь найти что-нибудь тяжёлое и запустить в этого маленького и мерзкого человека, нахально развалившегося на его кровати, но, пока возился, человечек исчез, и сколько Григорий ни всматривался в темень, кое-где рассечённую косыми лунными лучами, ничего не увидел.
Старик затаился, дожидаясь, когда снова явится он. От ожидания душа незаметно наполнилась страхом, а заполошный стук сердца и неуёмная дрожь, от которой скрипели суставы, выгнали из сарая. Он принялся стучать в окно. Когда открыли, Григорий оттолкнул жену, проскочил в сенцы и в избе забрался на печь. Здесь капельку успокоился, но едва Акуля перестала ворочаться на кровати, а изба наполнилась тишиной, он услышал, что кто-то шебуршит за печкой. Чем пристальнее Григорий вслушивался, тем громче и отчётливей раздавались непонятные шорохи, и показалось, что вместе с ним из сарая перебрался он… Это предположение быстро превратилось для него в реальность, и старик по звуку пытался определить, что задумал давешний человечек… Григорий так извёлся, что ему уж казалось – человечек сидит рядом, в сучинке, и таращится… Григорий попытался незаметно схватить его за шиворот, но едва шевельнулся, как тот попятился и нагло улыбнулся. От его улыбки сделалось страшно, он попытался остановить народившуюся дрожь, но ничего не мог с ней поделать и, спасаясь от приведения, сполз с печи, добрался до кровати, где спала Акуля, подвинул её и лег рядом, спрятавшись под одеяло. Рядом с тёплым жениным боком Григорий успокоился, но пролежал недолго. Акуля на какое-то время от неожиданности замерла, когда Григорий обнял её, а потом поднялась над подушкой и грозно зашептала:
– Что делаешь? Из ума выжил? Сейчас же отправляйся на своё место!
Григорий ничего не ответил, только туже прижал жену, а та, не зная, как объяснить поведение мужа, вырвалась, сказала совсем тихо:
– Надёжку ведь позову…
Ничего не ответив, старик слез с кровати, у приступок оделся и вышел из избы. Собрался посидеть на крыльце, но вернулось недавнее волнение, и он припустился вдоль порядка, ходьбой и движением отвлекаясь от дум. Восход солнца старик встретил среди зеленеющих полей, где мало-помалу душа успокоилась, минувшая бессонная ночь отдалилась и захотелось спать. Подыскав подходящее место в укромном овражке, он забрался, словно зверь на днёвку, в кусты калины и терновника, нарвал сочной травы вместо подушки и сразу же заснул провальным сном, чистым от сновидений, а проснулся в полдень от жажды. День выдался знойным, ночная роса давно высохла, зелень полей и лугов поблёкла, а воздух застекленел, как перед грозой.
Пока старик дошёл до села – упрел. Проходя мимо пруда, хотел искупаться вместе с ребятишками, но лишь ступил на мостки и, едва-едва дотянувшись до воды и окатив лицо и шею, нехотя побрёл к дому. Подходил осторожно, невольно вспомнив ночные страхи. В избе никого не оказалось, а одному сидеть в ней не захотелось. Услышав в вишнях голоса внучат, отправился к ним. Они сразу окружили, но играть с ними не хотелось.
– Мать-то приходила на обед? – спросил Григорий у Сашки.
– Угу…
– А бабка где?
– Пошла на пруд полоскать твои портки!
– Чего брешешь-то? Только оттуда… Хотел сейчас с тобой одно дельце обстряпать, но раз ты врёшь, то я другого компаньона возьму – Бориску! Правда, мой хороший?
Бориска прижался к дедовой коленке и, заглядывая ему в глаза, хотел что-то сказать.
– Мнямню хочешь? – догадался Григорий.
Бориска закивал, потянул деда в избу, а тот словно ждал этого приглашения:
– Раз так, пошли с тобой домового ловить. Пускай Сашка девку нянчит.
Григорий подхватил Бориску на руки и понёс в избу. Перед крыльцом опустил. Перед тем как войти в избу, Григорий стал объяснять:
– Вот что… Ты махонький и полезешь за печку, – шептал дед внуку на ухо, – как я крикну «гони», так ты начинай кричать. ‒ А-а-а… Вот так, понял?
Бориска кивнул и спросил:
– Мнямня?
– Конечно, о чём разговор, нам бы только домового схватить! Тогда сразу все наши беды прекратились бы.
В сенях Григорий захватил мешок, осторожно вошёл в избу, тихонько проводил Бориску в спальню, но внук не согласился лезть в тёмное запечье, а когда Григорий подтолкнул, то мальчишка заревел.
– Тебе только мнямню давай! – укорил дед. – Беги на улицу! Нужен мне такой помощник, как собаке пятая нога. Без тебя справлюсь.
Так и не сообразив, зачем понадобилось деду толкать его за печку, Бориска бочком-бочком выбрался из избы, а Григорий заткнул запечье со стороны спальни одеялами и подушками. Потом принёс со двора ведро мусора и щепок, принялся раздувать в ведре огонь, решив дымом выкурить домового, и приготовил мешок на тот случай, если вдруг запечный жилец надумает спастись бегством. Огонь в ведре разгорался плохо, хотя Григорий усердно раздувал тлеющие щепки и не заметил, как изба наполнилась дымом… Испуганный крик жены старик услышал даже через закрытую дверь.
– Горим! Помогите, люди добрые… Горим! – вопила Акуля, и, услышав её, Григорий тоскливо подумал, что всё, теперь домового не поймать.
Старик увидел мелькнувшую в дыму жену, услышал, как она отбросила крышку сундука и стала выгребать из него добро.
– Теперь по миру пойдём! Все пропало, по миру пойдём! – причитала Акуля, а Григорию от её суеты сделалось смешно.
– Бабка, чего разъегозилась? – негромко спросил он.
Услышав рядом насмешливый голос мужа, Акуля кинулась к нему и вцепилась в волосы:
– Что же делаешь-то, кровопивец? Из ума совсем выжил? – Акуля споткнулась об ведро, рассыпала тлеющие щепки, а Григорий уж хохотал, постанывал от смеха.
– Горишь, мать твою в кривую ногу… Вся юбка обгорела! – кричал он, но неожиданно через малое время сказал тихо и спокойно: – А ну пошла вон… Будешь над ухом вопить, и вправду избу сожгу!
Акуля, подхватив с кровати внучку, выкатилась в сени, а Григорий собрал веником тлеющий мусор в ведро, вынес за двор и затоптал. Дым из избы выходил долго. Он наполнил сени, клубами выплывал из распахнутой двери, и Григорий отправился в сарай, чтобы ничего не видеть. Ему в этот момент хотелось одного: лечь, закрыть глаза и помереть, потому что не знал ради чего теперь жить. Ещё несколько дней назад всё в нём цвело, он мечтал о встрече с сыном, и мечты те не оставляли места ничему другому. И всё обрушилось. Сынов нет – ни одного, ни, считай, другого. Есть, правда, внуки, сноха, но старик знал, что он им не нужен. Им бы только ругаться. Он такой, он сякой, а они во всём правы. О жене и говорить нечего. Той лишь лаяться. Когда Григорий услышал голос пришедшей с работы Надёжки, позвал её:
– Слышишь, старуху поищи, поговорить с ней надо.
Вскоре Акуля тихо вошла в сарай, встала рядом:
– Чего звал-то?
– Слово тебе нужно сказать. Слушай и запоминай. Я помру скоро. Так ты хоронить не ходи. Не заслужила!
– Э-эх, – вздохнула Акуля, – думала, поумней что придумаешь, а ты как был брехлом, так им и остался… Помирай – слёзы лить не буду. Чего от тебя хорошего видела?! Одни матерки всю жизнь слушала да в синяках ходила!
Он и не ожидал услышать других слов, но всё равно показалось обидно. Отвернулся, закрыл глаза, найдя в себе силы промолчать. После ухода Акули ему захотелось поговорить со снохой, подсказать, как дальше жить, но она из избы не выходила, а просить бегавших около сарая ребятишек Григорию не хотелось… Вскоре их загнали спать, закрыли сени на задвижку, отгородились от него. Мол, помирай, дед, не очень-то ты нам и нужен.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Спасибо за лайк
