Больше всего Светке хотелось, чтобы «Пазик» ехал побыстрее, а дымный город остался в воспоминаниях и только. Сверкнули на солнышке за пыльными стёклами дорожные указатели, торопливо мелькнули фасонистые пятиэтажки военного гарнизона, соседствующие с убогими двухквартирниками.
— Скорей, скорей отсюда, — думала вчерашняя студентка. Она хваталась за поручень сиденья на щедрых выбоинах пригородной трассы, и всё равно то и дело ощутимо задевала головой стекло сбоку.
Место своего назначения на комиссии в облздраве она выбирала по одному принципу — подальше от города, от суматохи, и главное — от разбившейся в осколочки студенческой любви. Плакать и страдать по поводу неудавшегося счастья она устала. А в комиссии по распределению только рады — в деревни особо никто не рвётся. Больше через влиятельных знакомых и приблатнённых искали места в городских больницах. Ни тех, ни других у Светки в родне не водилось.
Вот и поехала туда, куда Макар телят не гонял: в деревню со смешным названием — Замакариха. И с жильём там, говорят, проблем не было, — при фельдшерском пункте есть комната с печью, считай, малогабаритка. Светке, выросшей в пригороде Читы в обычном доме, это не казалось смертельным.
«ПАЗик» лихо мчал вдоль сопок, покрытых отцветающим багульником, и Светкина будущая жизнь в Замакарихе рисовалась теперь примерно таким же цветом — нежно-сиреневым, багуловым.
Первая остановка была в райцентре. Пока пассажиры обедали, ей в районной больнице оформили запись в трудовой, выдали фельдшерский саквояжик и ключ от фельдшерского пункта.
— Завтра и приступишь, — напутствовала главный врач, — народ уж замотал своими звонками. Полгода всего без фельдшера, а жалоб выше крыши! Отработать нужно три года! — строго глянула она на вновь прибывший кадр. — Санитарка там есть, пенсионерка наша, поможет обустроиться.
Проследив, как кадровик внесла запись в Светкину трудовую книжку, главврач черкнула кривульку, гулко шмякнула печать на номер приказа, полюбовалась оттиском и своей подписью и торжественно спрятала документ в сейф за спиной, перекрыв на мгновение этой спиной и сейф, и даже часть полки. Ключ хранилища прощально проскрипел в замке. Светкино будущее оказалось надёжно заперто в углу за спиной главврача, туго обтянутой белоснежным халатом шириною примерно в метр. Зато взамен был вручен ключик от медпункта.
Почти полдня ещё автобус пыхтел по забайкальским сопкам, наматывая на колёса дорогу. А окончательно выдохся, заглядывая в сёла справа и слева от основной трассы, собирая там немыслимую пыль в шторки, пассажирские кепки, платочки и сумки. Дверцы автобуса, как худые мехи, шумно вздыхали на ухабах, впуская в салон свежую дорожную пыль. Даже львиная шевелюра водителя покрылась серым облачком. От колдобин оно взлетало от волос, и опускалась медленно, являя при свете солнышка хорошо заметный нимб над шоферской головой.
Водитель беспрестанно шутил, преимущественно с молодыми пассажирками, снайперски выцеливая в зеркало их глаза. Фикса на передних зубах, пожалуй, ослепляла встречный транспорт от его улыбок на собственные шутки.
В Замакарихе автобус остановился ровненько у крыльца медпункта.
— Больничка! Станция Березай, кому надо — вылезай!
Шофер, которого все звали по-свойски Васька-баламут, подмигнул на прощание и пообещал заезжать в каждом рейсе, измерять давление. На слове «давление» сделал такое ударение, что все пассажиры рассмеялись, стреляя глазами по ловконькой Светкиной фигурке. И она поскорее рванула из автобуса, злясь на хамоватого водителя в пропылённой кепке. Ещё и едва не потеряла свою фельдшерскую амуницию, досадно зацепившуюся на выходе о подлокотник.
Поставив на облезлом крылечке больнички свой чемоданчик и дорожную сумку со справочниками среднего медперсонала на все случаи жизни, притулила туда же кожаную сумку фельдшера и минуты три ковырялась с замком.
— Уйди ты, чума безголовая! — послышалось сзади. Светка непроизвольно свела лопатки от окрика. — Уйди, а то щас как дам, — раздался недовольный голос совсем рядом, а потом прямо к ногам Светки подкатился пушистый кошак с наглыми глазищами. Следом появилась и хозяйка «Чумы безголовой» — седовласая бабка в платочке, властно взяла ключ, и одним движением открыла замок:
— Он маленя неладный, замок этот. Кем и сделанный, по конец рук? Отопни эту заразу, а то собьёт с ног, бессовестный, — и сама же кончиком старенького тапка подвинула важного кота, усевшегося прямо у ног.
— Но, здоро́венько, милая моя. С приездом! — схватила рюкзак и сумку и, не охнув, внесла их в медпункт. Поставив у столика на пол, проворно развернулась:
— Значить так. Дом — двухквартирник. За стенкой живу я с дедом, я же караулю твою половину. Тут и медпункт, и твоя квартирёшка. Маленькая, но твоя! Уборная в огородчике, — махнула она рукой куда-то за плечо. — Баню у меня топить будем. А я санитаркой до пенсии работала при фершале. Зовут меня тётка Арина.
— А меня Света, — только и успела вставить своё имя приезжая.
— А меня — тётка Катерина, — неожиданно раздался довольно зычный голос от соседней изгороди, через дорогу. Оттуда за встречей фельдшера уже велось пристальное соседское наблюдение. Забыв о неразвешанной стопке выстиранного белья, Катерина оценивала ситуацию, исходя из каких-то своих мерок.
— Пойдем, значить, Света к нам, попьёшь чаю с дороги. А потом начнёшь обустраиваться. И не крути носом, пойдем. Дед у меня уж и чаю наварил, и картошки нажарил, поклюёшь, — и тётка Арина демонстративно отвернула Свету от бабки Катерины.
Светка и не думала крутить носом. Есть с дороги хотелось, а перспектива перехватить жареной картошки и вовсе окрылила. О продуктах из дома она и не подумала. Схватив ключ со столика, она рванула за теткой Ариной.
— Не закрывай. Нихто тут не шкодит. Моды такой нету, — скомандовала та и пошла впереди.
В соседской квартире за столом с газетой в руках восседал дед, похожий на домового — глянцевая лысинка в коричневых пятнах, будто мох на крепком камне, пушок над ушами, голубые улыбчивые глаза, почти спрятанные в бесчисленных морщинках. Светке почему-то вспомнился врубелевский Пан из иллюстрации в «Крестьянке».
При виде своей хозяйки и молодой стройной особы Пан бросил на стол газету, втянул живот, распрямил плечи и шагнул к ним. Выставив церемонно руку, похожую на суховатый корень старой лесины, представился:
— Ляксандр Петрович!
— Ой, куды там с добром! «Петрооович!» Дед Саня, да и всё, — осадила тётка Арина дедовы политесы. — Слава те, Господи! Встретила, — доложила бабка запросто иконе в углу, и, перекрестившись, занялась столом.
Петрович поставил на стол сковородку с жареной картошкой, хозяйка споро налила чай. По кухне она крутилась, как заводная, то и дело отталкивая ногой кота с пути.
Нарезала хлеб, сало, занесла из сенцев чашку сметаны. Потом поставила на стол горочку блинов, которые стояли на закрайке печи и были такими уютно-тёплыми, источавшими кисловатый запах дрожжей, что у Светки защипало в глазах.
— Совсем как дома, — подумала она, присаживаясь на табуретку.
Дружным кружком по-семейному уселись за стол. Даже кошак, проскользнувший с крылечка в дом, поотирался у ног хозяйки, выпросил себе рыбы, припасённой для него в специальной чашке в холодильнике.
— Видал чо, гальянов клянчит. Душа винтом! Балует его Санька, — беззлобно ввела в курс дела тётка Арина. И тут же, без перехода, перескочила на волнующую её, видать, тему:
— Ты вот чего, девка. Стены-то у нас тонкие. Давай без кобеляжу, — поводила на столе вилочкой замысловатые узоры. — Прежняя-то докторица тут такое вытворяла, что хоть из дома беги. Хорошо, что уехала, — и подчеркнуто сурово положила вилку на стол, как бы выставляя шлагбаум между той фельдшерицей и этой.
— Понятно, тётя Арина. — рассмеялась Светка — Мне бы к работе привыкнуть. Учёба — одно, работа — другое.
— Известное дело. Все с этого начинают, — поддакнул и Петрович. Супруга строго глянула на него, мол, знаток! Дед молча схватился за газету, пряча усмешку в губах.
— Давай, не стесняйся, а то внук прилетит с работы и не успеешь, — подтолкнул он Светкину руку к сковороде. — Внук с нами живёт.
Ужин у соседей получился знатный. С холодным молоком, румяной жареной картошкой, блинами, намытой свежей зеленью первого лучка.
Придя в свои апартаменты, разительно отличавшиеся от пропитанных духом стряпни соседских стен, наскоро разложила у себя скромные пожитки, нагладила имевшимся в квартирке утюгом белоснежный халат. Полюбовалась стопочками своей одежды в почти пустом шкафу. Всё ей здесь нравилось. Даже эта суровая пустота на полках и в уголках радовала: у неё теперь своя взрослая жизнь и это ей теперь заполнять свои углы. И теперь в её шкафах и подушках не будет места слезам и переживаниям.
Наскоро побрякав умывальником, вчерашняя студентка упала в кровать. Засыпая уже, вспомнила, что надо было бы черкнуть матери письмецо, но сил уже не оставалось. «Можно и с почты завтра позвонить маме на работу», — только и успела подумать.
Едва коснулась подушки, как перед глазами снова замелькали сосны с островками припрятанного у стволов багульника, а под ногами, казалось, продолжали урчать внутренности усталого автобуса, переваривавшего дорогу.
А потом Светка куда-то стремительно провалилась, провалилась, и выдернул её оттуда дикий петушиный крик.
Удивилась: — Откуда в автобусе петух? — и открыла глаза.
На будильнике была половина пятого утра! Предвестники солнечных лучей только подсвечивали черемуху за окошком и голубенькие шторки, а само солнце, пожалуй, ещё только собиралось на работу, и пока валялось за сопкой. Но петух жил своим временем!
—Да уж! — Света завернулась в одеяло поплотнее и проспала до самого будильника, приехавшего с нею в сумке — до семи утра.
Одеваясь, увидела в окно, как мимо забора проплыл на лошади веснушчатый пастух в порядком помятой широкополой шляпе.
Мычащие коровы торопливо, не особо нуждаясь в понуканиях, топали к степи, раскинувшейся за огородами. Задрав головы, втягивали ноздрями ветерок из-за поскотины. Пряные запахи влажной земли, преющей под солнечными лучами прошлогодней травы и первой, уже потянувшейся кверху, зелени манили их, как мёд мух.
Минут через десять в дверь уже постучала тётя Арина. Со смешком прокричала из-за двери:
— Дохтоооор! Иди-ка чаюй с блинами. Да за работу. Люди-то скоро пойдут. Им обещали с сёднишного дня приём.
— Неудобно, теть Арина. Я сварю сама. У меня тут всё необходимое есть, — путаясь в одёжках, прокричала Света.
— Иди-иди. Чо у тебя есть-то? Чайник и вода? Обзаведёшься хозяйством, продуктов прикупишь, потом и хозяйствуй отдельно, всё честь по чести.
Резон, конечно, в этом был. Кроме чайника, воды и пустой посуды в Светкином жилье пока ничего не было. Продукты нужно было купить, разведав, где магазин.
Наскоро попив чаю у соседей, надела с вечера наглаженный халат, спрятала волосы под белый колпачок и, стараясь не волноваться, важно перешла в соседнюю комнату — на работу.
На крылечке медпункта, возле ещё не открытой двери, уже стояли пациенты: несколько пожилых женщин и двое парней.
К чести предыдущего фельдшера, документация и инвентарь, были в образцовом порядке. Но в очереди на крылечке назревал шумок.
— Вы ж у нас, дамы, кто? Пенсионерки! Воот, а мы — рабочий класс. Нам в рейс. Мы мигом, — басили мужские голоса.
Не успела Света повязать поясок на свой форменный халат, как в кабинет вошли два парня, которых будто нарочно собрали для демонстрации вариантов сельского мужского ассортимента: один блондин, с выгоревшими на солнце белыми волосами, и раскрасневшимся на солнце носом, второй — жгучий брюнет с орлиным носом. Он у него соперничал длиной с козырьком кепки, сшитой из пестренького ситца.
— Доктор! Спасите, — с ходу начал брюнет.
— Погоди Колян, я первый, — дергал его за рукав блондин.
— Стёп, не дергайся, пока в обморок не упал, —рассердился брюнет.
— Погодите. Что случилось? Успокойтесь, — насторожилась молодая фельдшерица, потому что опыта у неё было кот наплакал: медсестринский, да и тот в детском отделении. Успокаивало, что первый пациент, по крайней мере, не с преждевременными родами.
— Перегрелись на солнце вчера, а нам в рейс. Видите, у Стёпки даже нос обгорел, наверное, температура, — начал брюнет, отодвигая Стёпку на кушетку. А сам подошел вплотную к Свете настолько, то она была вынуждена отступить. Потом, спохватившись, что именно она — хозяйка помещения, отодвинула пальцем сопровождающего:
— Давайте, вы подождете на крылечке. А я осмотрю больного…, — начала было командовать ситуацией.
— Не-не! Вы меня послушайте, я в рейс, а он подождёт, — и Колян стремительно сорвал с себя футболку.
— Совершенно не нужно раздеваться, давайте смерим давление, и можете быть свободны.
— Нет, вы меня послушайте! Я ж тоже перегрелся, — наступал он на неё, демонстративно поигрывая мышцами груди. Мышцы были хороши: не заморенный науками студент, а вполне сформировавшийся сельский Геракл.
– Коль! Погодь маленя, — ожил до этого молчавший Стёпка. — Мне надо скорей осмотр, да в рейс, — голос у него был низкий, с хрипотцой, очень походивший на голос Светкиного любимого актёра — Караченцова.
— Чо это «погодь». И мне в рейс! — снова напористо приближался к фельдшеру чернявый.
— Ой, рейс! Доярок за огороды вывезти. Не смеши. А мне-то в райцентр! — мотнул своим обгоревшим на солнце носом Стёпка в сторону дороги из села.
— Доярки, между прочим — живые существа, — загорячился брюнет. — А ты доски везешь. И отойди, а то подвину.
— Колян, я те «подвину» — угрожающе стал подыматься с кушетки Степан. Светлые его брови, нос картошкой, соломенные вихры как-то не вязались с угрожающим тоном. Хотя то, как парни пошли друг на друга, сомнений не оставляло: шутливая на первый взгляд перепалка перерастала во что-то серьёзное. Света всерьез опасалась, как бы местные хулиганы (она была убеждена, что это были самые что ни на есть отпетые хулиганы!) не разнесли вдребезги шаткие столики-полочки медпункта. Чего-чего, а драк в общаге повидала более чем достаточно. Струсила и, закусив трясущуюся губу, метнулась разнимать сельских гладиаторов. Оторвав Стёпку от Кольки, неожиданно оказалась между ними, как в клетке с двумя львами.
Парни зажали её в «коробочку» пытаясь через неё дотянуться друг до друга, попутно проверяя упругость её плеч и бёдер, и довольно лыбились. Потом, видя, что Светка вот-вот заревёт, рассмеялись и стремительно смылись из медпункта.
Обескураженная «доктор» поправила сбитый в потасовке фельдшерский колпачок, и халатик. Переведя дыхание, вышла на крылечко, где наверняка должны быть посетители. Но там уже никого. Остались только старые знакомые: баба Арина и соседка её, Катерина, с любопытством ожидавшие итога схватки между внуками.
— Твой-то побойчей, — уважительно вынесла вердикт Арина.
— А твой зато видный, плечистый, — подхвалила бабка Катерина — Отправляла своего вчера встретить фершалицу с автобуса. Говорю, донеси чемодан, не переломишься. Лень! Одно слово — лень. Твой, поди, уведёт девку.
— Ой, караул! Рот раззявила да любуюсь! Опара-то убежит, — вспомнила вдруг Арина про прикрытый наквашенником таз с опарой. — Пироги ведь завела с утра.
— Чо это ты, без заделья? — удивилась Катерина.
— Батьке сегодня уж 20 лет как нету. Помянуть надо…
— Хорошо тебе, хошь знаешь, где лежит, когда помёр. К могилочке сбегаешь. А моёва-то как увезли в тридцать семом, так и следушка не осталось, — всхлипнула соседка, скорая на слёзы. — Как спомню мамины рассказы, так и реву. Сама-то шипко маленька была, а она-то всё плакала. Шипко горько ей было, что один из тех, кто увозил-то, с нашей же деревни был. Ох и бединуууушка… — завытирала слёзы Катерина.
— Не реви, милая моя. Не реви, каво уж теперь. Спеку, да обоих и помянем.
Арина шустренько метнулась в сторону своей ограды, с сеней уже слыша кислый хлебный дух. Квашня и впрямь уже подняла полотенце. Задержись еще минут пять бабки у крылечка — и лови потом тесто по столу!
Катерина, сокрушённо мотая головой, подалась в своё подворье. По пути занесла дров в баню и двинулась к крылечку.
Но, обнаружив, что и Арина ушла, вдруг круто развернулась и потопала обратно к медпункту. Вылезшая майская трава смягчала шаги, и шла она тихонько, пробуя землю впереди себя носком обуви, будто боялась оступиться и упасть в эти радостные зеленые щётки своим осенним старушечьим телом.
Взойдя на крылечко медпункта, ещё раз оглянулась на Аринин двор и, не постучавшись, вошла внутрь медпункта.
— Света, доченька, худо мне, — одышливо присвистывая всей грудью, начала она. Потом медленно осела на кушетку, широко расставила для основательности ноги в коричневых чулках, затейливой гармошкой спустившихся на калоши.
— Что случилось, бабуля? Рассказывайте, — фельдшер уже пришла в себя после показательных выступлений местных парней. И решила, что уж настоящему-то больному, то есть бабке Кате, она уделит максимум внимания и своих знаний.
— Карточка у вас есть?
— Ой, погоди ты с карточкой. С людями надо говорить, а не гумажки рассматривать. В дыхалке чо-то свистит, грудь распирает. Ой, худооо, ажно лихотит, — от волнения баба Катя встала и начала ходить.
— Присядьте. Присядьте прямо тут! Сейчас я вам давление измерю, — заволновавшаяся Света взяла тонометр и, обхватив манжетой сухонькую руку бабы Кати, заработала «грушей». К счастью, давление не грозило вылететь за рамки шкалы. Да и свист из груди бабы Кати стал поскромнее, не такой разбойничий, как вначале.
— Он какие руки-то у тебя внимательны, так и ходют, так и ходют по-учёному. Видать, на пятерки училась! — залюбовалась повеселевшая болезная молодой фельдшерицей.
— Да не жалуюсь, троек не было. Вы не волнуйтесь. Дышите спокойно, — повеселела и Света, боявшаяся криза, или, не дай Бог, инфаркта в первый свой рабочий день.
— А родители живы-здоровы? Хто будут? — любопытничала соседка.
— На железной дороге оба работают. Мама в управлении, отец водит локомотив. Вы таблеточку под язык всё-таки положите.
— Вот, вишь, какая молодечик. Прям как подарок нам, — старательно обихаживая валидолку языком, как лампасейку, баба Катя забылась.
— Дак ведь сразу легче стало. Погляди-ка. А не замужем ишо?
— Нет, что вы. Какой замуж! Учёба сложная. Пока не до замужестваа.
— Вот я и говорю. Прям, как найденная тут, — окончательно взяла быка за рога Катерина: — У нас ведь тут ребят-то вал, а невесты-то все в город укатили. Хошь волком вой. А парню ему догляд нужон, а то разбалуется! 25 — это, шшитай, уж перестарок. В ранешно время уж по трое ребятёшек было.
— Это так. Фамилию-то назовите, я в карточке запись пока сделаю, — успокоившаяся Светлана подошла к картотеке.
— Григорьева Катерина Васильевна я, извесно дело. Вот, Колька у меня. Тоже, между прочим, выучился, автошколу ДОСААФ закончил, — многозначительно повысила она голос на названии Колькиного места учёбы, — а покуль не женился. Можа, ишо где поучится. Хотя уж пора бы, пора… — и испытующе поглядела на Светлану. Автошкола ДОСААФ, по старушечьему разумению, должна была произвести неизгладимое впечатление. Потом перевела взгляд сначала на обшарпанные половицы, потом на свои калошки и подчёркнуто безразлично спросила: — А ухажёра-то нету дома?
— Нет. Нету. Откуда ему взяться.
— Вот и бравенько. А пойдем-ка ко мне домой, у меня и блины с утра слаженные, — посчитав вопрос решённым, Катерина поднялась.
— Ну что вы. Я ж на работе, — улыбнулась Светлана, поняв, к чему была «болезнь» бабы Кати.
— Ой, брось ты. К тебе сегодня никто и не придет. Ребяты уже были. И я пришла. А Аринке — ей сроду ничо не сделаетца… За всю жизнь ни одной таблетки не выпила. Закрывай свою богадельню и ко мне, — и, приобняв докторицу за талию, повернула её к двери. Света растерялась от такого напора. И обидеть старушку неудобно, и уходить с поста в первый свой рабочий день — не очень правильно. Спасла её в этой скользкой ситуации бабка Арина.
— Света, доча! — заполошным баском закричала она из своей ограды. — Брось ты эту хворую. Её ишо и лопатой до инвалидности не приведешь. Тут мне худо, шагнуть не могу. Тырка по лопасти проехала, нога в вертуке отказала!
— Когда это успела в аварию попасть? Чо заблажила-то? — подозрительно заинтересовалась соседка.
— Тритёводни ишо. А сёдни вот как вступило: не шагнуть! — бабкин голос из-за забора слабел с каждой минутой.
— А что такое «тырка?» А «лопасть?» А, баб Катя? — вполголоса попыталась сориентироваться в мудрёной болезни Света. — И вертук?!
Окончательно выздоровевшая Катерина Васильевна, потуже затянув на затылке узелок платочка, разворчалась:
— Воот, а ишо, говоришь, на пятёрки училась! Колесо тележно ей по ноге проехало, а нога-то отказала ходить, отнялась. Иди, милая… Иди, догляди её, она ведь заваливатца теперь будет на кажном шагу. Так-то она хлёско ишо бегает, не угонисся, карахтерная на ногу. Жалко, если сядет. А про Стёпку-то, внука, говорить начнет, расхваливать, дак не слухай… Балабол он! Хулюган. Под Святки так ахнул бревном мне в угол дома, щекатурка упала! Кутью бил!
Не дойдя до своей калитки, обернулась и ещё раз предостерегла ворчливо:
— Хулюган!
Положив в саквояжик нужные, по её разумению, для лечения «вертука» медикаменты, Света шагнула к бабе Арине, втайне надеясь, что уж та точно не симулянтка, как трое первых в этот день посетителей.
Не прошло и пяти минут, как баба Катя без всяких признаков недавнего недуга, метнулась по каким-то задельям в улицу, и ненароком глянула в окошко в доме Арины.
— Так и есть! Опять, однако, невеста мимо!
«Невеста» мирно чаевала за столом с дедом Саней и бабкой Ариной, заливаясь смехом: видать, хозяин вспоминал чего-то из своей явно боевой молодости. Да и бабка Арина сидела за столом пряменько, горделиво держала голову, как под короной, а не под деревенским платком, и никакая старушечья хворь её не кособочила.
Изредка пылили по улицам вёрткие грузовички, а чаще сновали мотоциклы — привычная деревенскому народу техника, одинаково любимая и стариками, и молодыми, и даже пацанвой. Для них владение отцовским старым «Ковровцем» или фасонистым «Восходом» было сродни умению езды на велике: если тебе 11-14 лет, у тебя есть ноги и руки — ты просто обязан уметь ездить на отцовском железном коне.
Видя порой краешком глаза в окно этих мотоциклистов, Светка приходила в ужас: не дай Бог, кто-то упадёт с этой трескучей техники! Ребятня летала и по просёлочной дороге, и через мосток, где видна была еще одна улочка, уходящая своим краем в лес.
Село наискосок перечеркивала мелкая, но быстрая Макариха — украшенная лохматыми чёлками вербы с обеих берегов речушка. В тальниках, судя по мелькающим удочкам, сидели деревенские рыбаки.
Глядя на мелких гольянчиков и пескарей в плошке кота, с одного раза можно догадаться, что и дед Саня — любитель рыбалки посреди села. Душевно было у стариков, да ещё и тазик стряпни с собой дали, утром чай попить. Как ни отнекивалась Света, постряпушки пришлось нести домой перед собой в вытянутых руках. Их запах приятно украсил казённость ее комнатушки.
— Нет, что ни говори, работа в деревне в радость, — улыбалась она своему отражению в зеркале.
Первый день работы принёс Светке только хорошее. Даже утреннее недоразумение, во время которого её слегка помяли и потискали, к вечеру казалось не досадным, а смешным. Тем более о внуке Стёпке за соседским столом было рассказано столько хорошего и смешного, что он показался уже вполне милым.
Днём Стёпка был на работе, поэтому пришлось приезжей верить на слово старикам. А уж районная газета с его портретом и очерком об уборочной на первой странице и вовсе была призвана доконать городскую «докторшу».
Остатки дня Светлана приводила в порядок подзапущенную картотеку, проверяла графики соблюдения прививок, писала первоочередные планы, проверяла списки хронически больных, в общем, занималась бумажной работой, с радостью и любопытством поглядывая в окно, в надежде на какого-нибудь случайного больного. Никого! Как специально! Какая-то хронически здоровая деревня ей досталась, что ли…
Ловила себя на мысли, что готова даже выйти из дома и погонять на велике. Или осмелиться и сесть на настоящую лошадь!
В общем, планы были вполне сельские и житейские. Спохватившись, бросилась в магазинчик, что увидела неподалёку и подкупила себе продуктов.
— Соседи, конечно, хорошо, но ведь у них не столовая, — пристыдила Светка саму себя, вспомнив о баб Арининых блинах и сметане. Бычки в томате с отварной соседской картошкой тоже были ничего!
Прикупила себе в «Смешторге», именно так он и назывался, и продуктов, и кое-что по необходимой хозяйственной мелочовке, которой не оказалось под рукой, забежала в отделение связи и созвонилась с домом. Заодно познакомилась с заведующей почтой — седой смешливой Тамарой Васильевной и хорошенькой почтальонкой Ленкой — тоненькой, черноглазой девчонкой, приехавшей погостить до сентября к родным. Тамара Васильевна доводилась ей тёткой и Ленка ей помогала в сортировке газет и писем.
Ленка дала приезжей честное слово, что покажет все местные грибные и ягодные места и местную купальню. Потом Ленка проводила Свету до дома, рассказав по пути о местных жителях и достопримечательностях
Вечером Света уже чувствовала себя практически аборигеном: знала, в котором часу погонят мимо стадо домой, как будет выглядеть веснушчатый пастух Серёга, которого все зовут ковбой Мальборо, чьих он будет, и насколько громко будут встречать коров собаки со всей округи, и чью собаку следует остерегаться.
Знала даже, с какой скоростью промчатся мимо Колькин Газик и Стёпкин Зилок.
Дед Саня моментально и накрепко обучил Свету всем тонкостям автомобильной промышленности страны и местного колхоза в частности:
— Если сначала курицу задавит, а потом так тормозами будто «Кыыыышшш» сказал — значит, Стёпка на своём, а если куры орут и «кшшш» нет — значит, Колька летит.
Под вечер парни появились дома. А когда стемнело, уселись в аккурат на брёвна напротив Светкиной квартиры. Светка притихла в своей комнатке, не зная, как реагировать.
И вдруг вопли «Бони-М», надоевшего в общаге до тошноты, разнеслись во всей округе. И тишина деревенского вечера, который так разительно отличался от городского, была разрушена. «Варвара жарит кур», — вовсю измывались над непонятным языком парни и укатывались со смеху, залихватски перебивая солистов.
«Концерт» длился минут пятнадцать. Появившиеся бабки заправскими участковыми прекратили всю эту музыку, потребовав прекратить изгальство, пообещав поломать «чёртову балалайку» и оборвать «женилки». Что уж было страшней из всего этого, но концерт быстро затих.
Спасибо за лайк
