Она подбежала к котёнку, плачущему возле дерева, и, отвязав его, прижала к себе. Сто учеников стояли и смотрели на происходящее, раскрыв рты и глаза. Они не двигались, будто превратились в каменные статуи…
Она училась в этом классе с самого начала. С шести лет. Но это не мешало все эти годы одноклассникам издеваться над ней и изводить её так, будто она была их личным врагом. А провинность была…
Очень простая. Она одевалась не так, вела себя стеснительно, не принимала участия в их развлечениях. И ещё — не смеялась, когда смеялись другие.
Короче говоря, выделялась на общем фоне, что воспринималось детьми, а потом и подростками, как вызов. Как желание показаться лучше других. И поэтому…
Плевки в спину, бесконечно приклеенные к её спине и портфелю листки с обидными надписями, подставленные на выходе из класса ноги, чтобы упасть, а потом — обидный смех в спину. Оскорбления, выкрикнутые из толпы и прямые насмешки девочек над её старыми потёртыми платьями и огромными мужскими ботинками не по размеру. И очками, которые уже разбивали много раз, наступали на них и плевали в стёкла, а она…
Улыбалась печально в ответ на всё, а после плакала дома горючими слезами, стараясь чтобы ни мама, ни младший братишка не увидели ничего. Она приходила домой поздно ночью, потому что, подрабатывала официанткой в кафе.
Маме не хватало денег на их содержание. Отец давно ушёл. Вот они и остались одни. Сами. Навсегда. На звенящем промозглом ветру под названием – Время. Оно было безжалостно, отнимая надежду, радость и любовь…
Потому она и подрабатывала в этом кафе, чтобы её маленький брат ходил в школу в хорошей новой одежде, в красивых кожаных туфлях и с большим портфелем из магазина. Как у всех. А не со старой холщовой сумкой через плечо, как у неё.
И поэтому не было у неё времени, возможности и права на отчаяние, на склоки в школе. Она не могла себе позволить тратить силы и деньги на себя. Ведь мама работала уборщицей в соседней школе и получала мало, но много болела. И кто-то должен был оплачивать её лекарства!
И, разумеется…
Ну, разумеется, она не думала о выпускном бале. Какой, ко всем чертям, выпускной бал? Откуда?!
Откуда, дамы и господа, у неё могут быть деньги на платье? Такое… красивое. Знаете? Там, на центральной улице города, оно висит в витрине одного дорогого магазина.
Она позволяла себе иногда остановиться напротив витрины и, закрыв глаза и зажмурив веки так, чтобы стало больно глазам и потекли слёзы, увидеть…
Увидеть, как она идёт в этом платье, а все одноклассники не смеются над ней и не плюют ей в след, а смотрят восхищенно. И тот…
Самый красивый парень, ну, знаете, с передней парты, который самый умный и занимается греблей… Он смотрит ей вслед… Смотрит, смотрит и смотрит, а она…
Кружится, и вокруг все улыбаются…
Но открывались глаза, и серое небо кричало ей, гнало её. На работу.
И в это день всё должно было быть точно так же. Вот только во дворе школы собралась толпа учеников от первых классов до старшеклассников.
Самый большой и самый сильный, наглый и хамоватый мальчишка из параллельного выпускного класса, известный на весь район хулиган и гроза всех, держал одной рукой маленького котёнка…
А другой — доставал из кармана верёвку. Он привязал пищащего малыша к небольшому дереву, росшему посреди двора, и достал из кармана большую рогатку. Отойдя на несколько метров, он потребовал грубо, чтобы стоящие кругом ребята расступились и дали отойти ему назад.
— Ну? Кто забьётся со мной на две бутылки пива, что я с завязанными глазами попаду в него с десяти метров?!
Среди ребят пронёсся уважительный гул, полный недоверия и даже…
Даже кто-то вызвался поучаствовать в соревновании и поставить две бутылки пива. Что тут сыграло роль?
Нежелание выделяться и возразить против этого расстрела? Нежелание показаться другим? Почему никто из почти сотни детей не возразил и не вступился за котёнка? Боязнь расправы? Боязнь проявить жалость к маленькому существу на глазах всех? Или нежелание увидеть в глазах друзей непонимание, но…
Когда он уже натянул резинку, прицеливаясь в котёнка, и сказал товарищу, чтобы тот завязал ему глаза, из толпы, молчаливо взиравшей на этот расстрел, вылетело что-то…
Такое, до боли знакомое и всегда появляющееся не в том месте, не в то время и вообще, но маленький кулачок, сжатый так, что побелели костяшки пальцев, ударил точно в правое ухо! Со всей силы, и…
Рогатка выпала из мгновенно разжавшихся рук. Крик боли, испуга, страха вырвался из губ стрелка. Он согнулся, держась за ухо, рухнул вниз и тогда…
Наверное, это просто совпадение, но тогда её старый большой растоптанный ботинок… Помните, дамы и господа, именно те ботинки, которые ей всегда были не по размеру. Попал точно ему в нос!
И хруст прозвучал, как выстрел среди наступившей совершенно мёртвой тишины. Сто учеников стояли и смотрели на происходящее, раскрыв рты и глаза. Они не двигались, будто превратились в каменные статуи, и знаете…
Знаете, что я вам скажу… Они и были каменными статуями.
Она подбежала к котёнку, плачущему возле дерева, и, отвязав его, прижала к себе и убежала. А на следующий день…
На следующий день она пришла в класс на первый урок и, открыв дверь, попыталась тихонько проскользнуть на свою заднюю парту, где и просидела в одиночестве все десять лет, но…
Тут что-то грохнуло. Грохнуло так, будто небо упало на Землю. Будто открылись хляби небесные и ангелы уронили на Землю что-то очень важное. Что-то такое, без чего нам, людям, никак нельзя.
Это встал класс. Весь, как один. Грохнув одновременно крышками парт. Они вышли в проход, каждый напротив своего места и опять грохнули крышками своих парт. И всё это было посреди мёртвой тишины.
Ни слова, ни звука, ни одного движения, будто они всю ночь репетировали это действие. И отрепетировали его до абсолютной точности. Так, как солдаты на параде маршируют. Нет, не так…
Так, как идут в самый последний бой, когда всё самое важное уже не важно…
И они молча стояли и смотрели на неё, а учительница сказала:
— Тебя вызывает директор. За устроенную вчера драку. Ты избила мальчика и теперь он дома с переломанным носом.
Она повернулась, чтобы выйти и пойти по пустым гулким школьным коридорам к кабинету директора, но тот самый мальчик, умный и занимающийся греблей, сказал:
— Постой. Постой, пожалуйста, — и, обращаясь к учительнице, попросил:
— Можно, она теперь до конца школы будет сидеть рядом со мной, и можно…
Можно, я провожу её, чтобы она не одна шла?
— Ну, конечно. Конечно можно, — ответила учительница, хорошо знавшая о том, что вчера произошло на школьном дворе.
И тут весь класс сорвался с мест, и они, окружив её, одетую в старенькое потёртое платьице, повели через гулкие, но уже совершенно не пустые коридоры.
К кабинету директора, куда вошли все вместе, и самый умный красивый мальчик, высокий и занимающийся греблей, вдруг сказал упрямо самому директору:
— Мы не уйдём. Мы не оставим её одну, вы ведь не знаете, что случилось вчера. А я знаю, и мне очень стыдно. Потому что, я тоже был там, среди всех. И я стоял, смотрел и молчал.
Директор, оглядев класс, ответил:
— А я, между прочим, всё знаю. Всё абсолютно. Я всё-таки, директор. Тридцать лет. Но я должен… Должен поругать её, а значит… Будем считать. Что я уже поругал. А наказание будет такое…
— Ты, — и он показал на этого мальчика, — теперь провожай её в школу и потом домой до самого выпускного вечера. Идёт?
И протянул ему руку.
— Идёт, — ответил парень и пожал протянутую ему ладонь.
Нет, это не конец. Каким бы я был сказочником, если бы дал этой истории так закончиться? Разумеется, это не конец…
Через неделю, поздно ночью, когда она возвращалась из кафе, и фонари, качавшиеся на ветру, составляли ей компанию…
Не успев раздеться и проглотить свой холодный ужин, она услышала, как в двери кто-то стучится. Осторожно, чтобы не разбудить спящих маму и братишку. Она подошла и открыла дверь.
В неверном свете желтых ночных фонарей стояли все девочки её класса. Все те, кто эти десять лет издевался и насмехался над ней.
Они протягивали ей большой пакет. Длинный такой, метра два, наверное, в длину. Они стояли совершенно молча, и когда она подошла поближе, одна из девочек сдёрнула покрытие с пакета…
И она… Она задохнулась, потому что это было… Оно!
Именно оно, то самое платье. И ещё, большая коробка с духами, туфлями на высоких каблуках и всякими женскими премудростями. Она стояла, прижав руки к лицу, и плакала.
И тогда девочки подошли и обняли её. Они так и стояли под жёлтым, неверным светом ночных фонарей…
А мы оставим их тут, дамы и господа. Оставим, потому что, мне неудобно подглядывать за ними. Как-то, не по-мужски, что ли…
Но я вас уверяю, что она пошла на выпускной бал вместе с тем самым, красивым, высоким, умным мальчиком. И они, разумеется, были самой красивой парой вечера, а она была совершенно счастлива…
Но не потому, что была самой красивой девушкой среди всех, а это именно так и было, а потому, что она теперь была среди своих…
Своих друзей, которые улыбались ей и аплодировали.
Вот, только иногда, я задаюсь вопросом, дамы и господа…
Да. Я задаюсь вопросом, когда один иду под неверным, желтым светом качающихся ночных фонарей.
Что было бы, если бы она тогда не успела?! Подбежать? И спасти?
Я поднимаю голову вверх и спрашиваю об этом у ангелов, и они отворачиваются и хмурятся.
А, впрочем, не стану вас расстраивать, ведь это, всего-навсего, сказка.
Да, сказка. А может быть, и нет…
Автор ОЛЕГ БОНДАРЕНКО
Спасибо за лайк
