Федор Яковлевич, стоя на стремянке и выкручивая из светильника перегоревшую лампочку, внимательно следил глазами за дверью. Вот сейчас придёт она, предмет его воздыханий, милая, несравненная Женечка, Евгения Александровна. Она работает в этом кабинете, сидит вон за тем столом, у окошка, стучит, стучит каждый день по клавишам клавиатуры, правит, корректирует, вычеркивает, а потом опять стучит…
Федор, кажется, готов слушать этот легкий перестук акриловых ноготков целыми днями. Уж очень это по–домашнему, уютно и умиротворяюще …
Женечка уже не молода. Дело идет к пятидесяти пяти, пенсия маячит где-то на горизонте, пугает свой неотвратимостью. Федор постарше, ему пятьдесят семь, у него есть взрослый, самостоятельный, женатый на умнице–Анечке, сын, и кольцо в ящике стола.
Федор Яковлевич вдовец. Он похоронил свою жену, Дашу, семь лет назад, и теперь каждый год навещает могилу, сажает цветы, молчит, глядя на улыбающуюся фотографию… А последние два года еще и просит у Даши прощения и благословения на новое, только что родившееся чувство.
— Я понимаю, Дашенька, ты, наверное, смеешься надо мной. Я уже почти старик, скоро внуки будут, а вот, Дашуль, влюбился… Да… Это, конечно, совсем другая любовь — более спокойная, терпеливая, молчаливо–осторожная. Но это любовь, Дашка!.. Это так странно, но я точно знаю, что любовь!..
Он смущенно мнет в руках кепку, кивает своей покойной жене, а она улыбается ему в ответ.
Да, она и не злится, не ревнует. Она видит Федора насквозь. Его сердце, тлеющее вот уже сколько лет, вспыхнуло опять, оно стало теплым, алым, почти рубиновым. Ну и славно! Живи, Федя, живи, пока живется тебе на белом свете! Любится? Люби!
Цветы на могилке кланяются мужчине, и он с легким сердцем идет домой. Даша благословила его…
… А как радовался Федор, когда Женя сама, лично, написала заявку на замену лампочки в их кабинете! Теперь можно совершенно свободно, даже шумно, прийти на ее рабочее место, поглядеть, что да как, а, может быть, даже перекинуться с возлюбленной парой–тройкой слов. Это даже интересно…
Федор ввалился в открытый кабинет с лестницей и сумкой через плечо.
— Ой, здравствуйте, Федор Яковлевич! — кивнула ему из-за зеркальца юная Валя, помощница Евгении Александровны. Она улыбнулась, а потом снова надула губки «рыбкой» и стала самозабвенно накрашивать их помадой.
— Доброе утро, Валентина Кирилловна! — ответил Федор. — Ну, рассказывайте, что случилось? Какая лампочка не горит?
Он подошел к выключателю, щелкнул и долго наблюдал, как лампы моргают, трещат, пока не выйдут на рабочий режим.
— Да, вот эта. Не горит, — Валя ткнула тюбиком туши наверх.
— Сейчас посмотрим! А, что же ваша коллега, Евгения Александровна, не придет сегодня? — как будто между прочим, поинтересовался Федя.
— Придет чуть позже. Она на почту еще заехать должна. А что такое?
— Ничего, просто интересуюсь.
Федор Яковлевич нарочно не торопился, тянул время.
Наконец дверь скрипнула, и в кабинет вошла женщина в строгом брючном костюме цвета бордо, с шарфиком кремового оттенка на шее, воздушно уложенными темно–каштановыми волосами и улыбкой на нежно–коралловых губках.
— Здравствуйте, Евгения Александровна, — замерев на стремянке, проговорил Федя.
— О! Добрый день. Вы по поводу лампочки? — она подняла голову вверх и оглядела железную, кое-где ржавую стремянку, Федора в потертом, заляпанном краской комбинезоне, пыльную лампочку в его руках.
— Да. Вы вот заявку оставляли, я пришел, как только смог!
— Ну и хорошо. Валюша, у нас всё тихо? — Евгения подошла к своему столу, положила на него папку с бумагами, потом села и, чуть вздохнув, включила компьютер.
— Тихо, Евгения Александровна, директор с утра на совещании, поэтому спокойно.
— Славно, славно… — протянула Женя, надевая очки и вынимая принесенные бумаги. — Тогда займемся делом!
И вот она уже опять стучит по клавишам, останавливается, трет переносицу, опять стучит. На экране бегут буквы, а Федор, балансируя на лестнице, то и дело, поглядывает на женщину, подмечая, и как устали у нее ноги, она бы сняла туфли, посидела босиком, но это неприлично, здесь же он, Федор Яковлевич… Заметил он и свежий маленький ожог на руке. Похоже, от утюга… Больно, наверное…
— Я вот, Евгения Александровна, всё никак не решу, — отвлекшись от работы, громко сказала Валя, — какой торт мужу на день Рождения купить. Да и не ему вовсе, а гостям. Он у меня не ест сладкого. Мясоед до мозга костей. А родню надо угостить…
— Что, Валечка? Ах. торт! Да вы знаете, я ведь только один люблю, «Персидскую ночь». Но его сейчас не делают. Недавно у дочери праздник был, я хотела к чаю купить, обегала все магазины. Нет… Ну, попробуйте «Крем–Брюле». Многим нравится.
— Еще шоколадный хороший. У нас в гастрономе продают. Пропитка у коржей сиропом, сверху шоколад и маковки такие. И орешками посыпан, — вставил своё мнение Федор, потом смутился под перекрестным взглядом двух женщин. — Ну, это я так…
— А вот спасибо вам, Федор Яковлевич! — улыбнулась Валечка. — Надо что–то шоколадное. Как из детства… Мама пекла нам с братом на Новый Год всегда один и тот же торт. Такой, как вы описываете. Только маковок не было…
Снова застучали клавиши, побежали по белому монитору черные червячки букв. Федор нарочито долго копался в светильнике, проверял контакты, чистил, хмыкал, потом бросал взгляд на Евгению и испуганно отводил взор, когда она, улыбаясь одними глазами, смотрела на него.
— Как подростки, ей богу! — коря себя за ребячество, подумал Федор. — Переглядки, недомолвки… Наваждение какое–то!
Вдруг дверь опять распахнулась, в кабинет влетел завхоз, Петр Ильич, в вечном, нетленном синем халате, с карандашом за выпирающим ухом и молотком в кармане.
— Извините, дамы! Федька, ну, сколько можно здесь копаться! У начальства принтер сгорел, в столовой кулер новый привезли, подсоединить надо, в конференц–зале…
— Я занят! — буркнул Федор Яковлевич. — Тут всё надо менять. Провода искрят.
Петр Ильич что–то проворчал, потом ухмыльнулся, глянув на Валечку, подающую ему недвусмысленные сигналы, чтобы сгинул он отсюда, не мешал, и захлопнул дверь.
— А всё–таки хорошо, когда мужчина мастер! — протянула Валюша. — Вот мой муж, умный, образованный человек, преподаватель в университете. А если нужно что–то по дому сделать, сам не берется, вызывает мастера. А это и дорого, и долго…
— Да ведь и обманывают! — закивала Евгения Александровна. — Сломалась у нас стиральная машина. Юля моя, ну, младшая, нашла в интернете человека, он пришел, стал крутить, вертеть, цену заломил бешеную, как половина машины стоит. А толком ничего не починил. Ушел, а стиралка через три дня опять сломалась. Мы звонили ему, ругались. Да что уж теперь… Что–то у нас и проводка стала барахлить, и телевизор… Всё к одному! — Женя покачала головой. — Надо специалиста.
— «Муж на час», так это называется, — Валентина вынула из ящика стола печенье и стала грызть его, запивая остывшим чаем.
— Да ну что вы! Таких охотников пруд пруди, а потом не досчитаетесь чего! — Федор Яковлевич, сматывая проводочки и убирая пассатижи, уверенно кивнул. — Я в нашем доме всем соседям помогаю электронику чинить, уж они мне порассказали историй…
— Так, может быть, вы, Федор Яковлевич, к нам с Юлей приедете, посмотрите, как и что. Я в электричестве не разбираюсь, очень его боюсь.
Евгения Александровна смело посмотрела на мужчину. «Ну, — как будто говорили ее глаза, — сделай этот шаг, решись!»
— Не знаю, удобно ли, — замялся Федор. — Я ведь только на выходных свободен.
— И хорошо. Мы все дома будем, поможем купить, что нужно. Юля у меня на машине, подвезет до магазина, да и спешка будет ни к чему, — спокойно пожала плечами Евгения Александровна.
Ох, дразнила она его! Говорит, а глаза смеются, на прочность проверяют, дерзкие, хитрые, как у девчонки.
Валя затаила дыхание, ожидая, что ответит Федор. Ну, она же не слепая, видит, что этим двоим давно пора было бы перевести свои отношения из плоскости рабочих в иное русло, душевное, теплое, домашнее…
Федор Яковлевич сделал вид, что раздумывает, потом, вытянув паузу, какую смог, согласно кивнул.
— Хорошо. Давайте, если удобно, на этих выходных. В субботу. Адрес ваш напишите, и к каким часам приехать?
— Пожалуйста! — Евгения протянула ему записку. — Вот, к часу, если можно. Вам будет удобно?
— Так точно. К часу. Ждите и готовьте фронт работ, чтобы ничего не забыть!
Снова всунул в лирическую сцену свое круглое лицо завхоз, поторапливая работника. Федор раскланялся и ушел, еще раз напоследок уточнив адрес и время.
— Нервничает, — тихо сказала Евгения. — Смешной такой…
Федор ей тоже нравился. Но она пока не давала воли свои чувствам, да и мыслям тоже. У Евгении Александровны была работа, заботы дома, Юля, младшая дочка со сложным характером, и сомнения. Они толпились в душе, наперебой выкрикивая свои реплики: «Да куда уж тебе, Женька, любить! Мужа прогнала, одна столько лет жила, а теперь решила приручить этого наивного чудака? Одумайся, что люди скажут!»..
— Надо будет Юлю предупредить! — спохватилась вдруг Евгения. — А то она у меня суровая, пусть попридержит вожжи, помолчит…
…Прибежав вечером домой, Федор сначала наскоро поужинал, потом кинулся в парикмахерскую, что была в его доме, в подвальчике.
— Шэто, спэшишь, дорогой? Свэдание? — знакомый Федора, Ибрагим, ловко срезал машинкой волосы клиента и поглядывал на него в зеркало.
— Нет, да ну что ты! Так, просто пора привести себя в порядок! Обычное дело!
— Да–да, обычное дэло! — пожимал плечами Ибрагим и улыбался. Это не его дело, к кому спешит Федор. Хороший он мужик, всегда чаевые щедрые оставляет, пусть будет ему счастье.
Ближе к девяти вечера к Федору заехал сын, Мишка, чтобы забрать оставленный для починки женин фен.
— Привет, пап. Сделал?Спасибо! — кивнул он отцу с порога. — Слушай, приезжай к нам в субботу, посидим, Анька плюшек напечет, чаю попьем.
— Некогда, сынок! Некогда! — роясь в шкафу, ответил Федор. — По делам надо будет съездить. Слушай, а какой мне костюм надеть? Этот? — он показал льняной, чуть помявшийся на вешалке комплект. — Или этот, темный?
— А к кому идешь и зачем? — деловито спросил Миша, сняв ботинки и подойдя к гардеробу. — Тут надо случай знать…
— Не важно. По работе.
— Так по работе форму надо. Ты в костюме будешь провода тянуть? — усмехнулся Михаил, потом, видя тревожный взгляд отца, поднял руки вверх. — Ладно, сдаюсь и молчу. Надень темный, мне он больше нравится. И купи что–нибудь, ни с пустыми же руками по работе ездить! Ладно, фен беру и ухожу. Удачи, папка!
Миша давно не видел отца таким деятельно-смущенным. Обычно Федор был размеренно–вдумчив, наряжаться не любил, ценил удобство и простоту, а тут костюм… Дай Бог, чтобы не зря…
…Федор проводил сына, помахал ему в окошко, а потом, чуть поразмыслив, снял трубку и набрал чей–то номер.
— Кирилл? Ты? Здорово! Не отвлекаю? Да нормально всё, только помощь твоя нужна. Цену сам скажешь. Нужен мне торт, «Персидская ночь» называется. Да не продается, я смотрел! — Федя, возвращаясь с работы, забежал в несколько магазинов. Действительно, торта нигде не продавали. — Мне к субботе. Очень прошу тебя!
Кирилл помычал что–то, потом велел подождать, сбегал к жене, что владела секретами изготовления всех тортов, существующих в этом мире, заручился ее поддержкой и велел Федору приехать в пятницу, в семь, к кондитерской.
— Будет тебе торт, Федя. Цена как в магазине. Да ну брось! — оборвав раболепное бормотание великовозрастного влюбленного, Кирилл отключился…
… Еле дождавшись субботы, Федор облачился в отглаженный, красивый, темно–синий, глубокого и благородного цвета, костюм, начистил ботинки, а рабочую форму сложил и бросил в рюкзак. Туда же отправились инструменты. Ведь дома у Жени какие–то неполадки, работать в чем–то нужно!
Посмотревшись на себя в зеркало и защелкнув на запястье часы, Федор Яковлевич аккуратно взял за бантик коробку с тортом, набросил рюкзак на правое плечо, потом, поизгибавшись, надел лямку и на левое, вздохнул и вышел из квартиры.
Теперь нужно успеть на электричку. Евгения Александровна жила в Подмосковье, легче всего было добраться до ее поселка по рельсам. Значит, так тому и быть!
Только бы ни опоздать! Следующая электричка только через два часа, а Евгения будет ждать, волноваться!
Михаил предлагал довезти отца на машине, но тот, смутившись, отказался. Всё–таки свидание, зачем там Миша…
На Курском вокзале была тьма народа. Все внимательно следили за надписями на табло.
— На «Шарапову охоту» мне! Где это садиться–то надо? — дернула Федора за рукав какая–то старушка с большой, дополна набитой сумкой–телегой.
— Пишут, на шестой платформе. Тут должна быть! — громко, перекрикивая шум проходящего товарняка, ответил Федор.
— Спасибо, ох, спасибо! — женщина закивала, потом, приглядев себе местечко на лавке, ринулась туда, а Федор Яковлевич стоял и ждал, когда по рельсам приползет ленивая гусеница поезда.
Народ всё прибывал: кто с рюкзаками, кто с сумками, кто–то налегке, распихав всё необходимое по карманам.
— Братцы! По восьмому пойдет! По восьмому! — закричал кто–то, толпа ринулась к лестнице.
Электричка пришла с опозданием на десять минут. Люди роптали и покрикивали, а потом, напрягшись и став похожими на упругие, вертикальные таранчики, взяли штурмом уже далеко не свободные вагоны, заполнили тамбуры, что только на крышу не сели.
— А ну поднажми! — кричали одни, пропихивая впереди стоящих к центру.
— Да некуда там! Люди везде! — кричали другие.
Какая–то бабушка, юркая, бойкая, всё советовала не церемониться и потеснить народ.
— Да в середине пустота! Люди просто не знают, что нам тут тесно! — разъясняла она как маленьким, стоящим рядом с ней пассажирам. — Нужно пошерудить, авось рассосется!
Но никто уже не шерудил, и рассасываться ничего не собиралось. Все только недовольно поглядывали на велосипедистов, что привязали свой транспорт к перилам и теперь мирно разговаривали, соединившись одной группкой.
— Гляди, на велики уж мешков поналожили! — говорил один, тот, что помоложе.
— Ничего, главное, чтобы колеса не скрутили, а остальное пустяки! — усмехались его коллеги. — Что уж тут поделать, такая дорога…
Федор тоже втиснулся в вагон, подняв коробку с тортом над головой, и теперь так и стоял, словно восточная женщина с блюдом, полным угощения.
— Цветы! Я забыл купить цветы! — пожалел он, но потом, услышав чей–то истошный крик: «Да вы мне всю рассаду помнете!» и ответ: «А что мне ваша зеленушка, из–за нее на одной ноге, что ли, стоять?», решил, что купит букет по приезду…
Вагон дергало и раскачивало, Федор то и дело заваливался на компанию велосипедистов.
— Мужик! Давай, коробку наверх поставим! — спросил один из спортсменов. — Ну, не будешь же ты ее так всю дорогу держать!
Федор сначала отнекивался, но потом покорно протянул «Персидскую ночь», выпустил её из рук и, опустив плечи, замер, поддерживаемый толпой, которая от станции к станции только росла.
— Семена! Семена не помните мне! Да что же вы! — кричали в одном месте.
— Сесть дайте! Видите, у нее костыли! — вторили им другие, где–то впереди.
— Билетики, пожалуйста, предъявляем! — гудел невозмутимо контролер, усердно работая локтями. — Я сам решу, когда и где мне работать! — огрызнулся он на чью–то реплику. — Билеты, граждане, готовим!
Федор Яковлевич всё думал, как же Евгения Александровна каждый день ездит в таком кошмаре?! Нет, если всё будет хорошо, то он перевезет ее к себе, в небольшую, но очень уютную квартирку на юго–западе Москвы.
Кто–то ткнул Федора пальцем в спину. Контролер.
— Я сейчас, я в карман не могу попасть, сжимают! — пропыхтел Федор. Ему было жарко, душно, ноги затекли, перед глазами уже начинали бегать черные точки, спина взмокла, рюкзак показался в три раза тяжелее, чем был на самом деле. — Вот! Билет мой!
Но контролер уже умчался, уносимый волной выходящих пассажиров.
— Ладно, надо терпеть, Евгения ждет… — уговаривал Федор сам себя и с тоской думал о том, как бы удобно было ехать с Мишей в машине…
От мыслей о Жене становилось как–то веселее, даже хотелось еще потолкаться, послушать гомон пассажиров, их простые, со смыслом, разговоры за жизнь, приобщиться к этому единому, шевелящемуся питону вагонной поездки.
Рюкзак болтался где–то внизу, со всех сторон бурлило и пенилось людское море.
А потом кто–то зацепил Федоров пиджак чем–то тонким и острым.
Женщина везла подпорки для роз. Одна выскочила из упаковки и теперь торчала коротким шипом прямо в спину Феди.
Пиджак, натянувшись, посопротивлялся, а потом, сдавшись, треснул, оголив голубовато–белую рубашку.
— Что?! Что там такое? Порвали? Нет, вы порвали! — возмущенно зарокотал мужчина. — Вы мне пиджак порвали! Женщина, уберите свои палки! Да, вы!
— Ох, простите! Ну, видите, что творится… — растерянно пробормотала попутчица.
Юркая бабулька опять посоветовала разъяснить стоящим в центре, как нужно им подвинуться, но сама вглубь вагона не полезла, пристроив корзину с пожитками на ручку одного из велосипедов.
— Да ладно, мужик, ну, зашьёшь потом! Тут уж лишь бы живым остаться, сам понимаешь! Дачный сезон открывается, помидоры и огурцы едут…
Велосипедисты рассмеялись, а потом, встрепенувшись, стали протискиваться к выходу. Народ выплюнул велосипеды и их владельцев с легким вздохом, но потом опять пришлось потесниться, уступая место новому потоку вошедших…
— Мне на Краснознаменной! Ребята, Краснознаменная когда? Не объявляют ничего, я в первый раз еду!— встревоженно прислушивался к голосу машиниста в динамике Федор.
— Через три остановки, — услужливо подсказали ему.
— Тогда я лучше сейчас пойду, пустите, я выхожу. Ну и что, что вы тут стоите! Мне надо к выходу! Да пустите рюкзак мой!.. Да, я знаю, что рваный пиджак! Знаю. Что мне теперь…
Мужчина, работая локтями, протиснулся к дверям, отсчитал три остановки и выскочил на воздух.
Затекшие ноги отказывались слушаться, голова гудела, а руки плетьми висели вдоль туловища.
— Эй! Торт забыл! Забыыыыл! — донеслось из вагона. Поезд тронулся, кто–то распахнул форточку и приготовился сунуть коробку с «Персидской ночью» догоняющему вагон Феде, но промахнулся. Торт упал на платформу, маковки сплющились, черника лопнула, разлив на темную глазурь свой красновато– синий сок.
— Да как же это… Я же специально… Женечка любит такой…
Всё было как–то не так. Одежда, подобранная, отглаженная, теперь выглядела, как из магазина подержанных вещей, ботинки затоптаны, волосы всклокочены, а торт пластом лежит на асфальте, выпуская наружу тонкий, коньячный аромат…
— Это начало конца, — обреченно подумал Федор и зашагал к автобусной остановке…
Через двадцать минут мужчина, переминаясь с ноги на ногу, стоял у квартиры Евгении Александровны и слушал трель звонка, доносящуюся изнутри.
Потом дверь открыли.
— Вам кого? — спросила хмурая, растрепанная девушка, очень похожая на Женю.
— Мне бы Евгению Александровну! — несколько удивленно ответил гость.
— Вы мастер? — усмехнулась вдруг девчонка. — Проходите.
Юля, младшая дочь хозяйки квартиры, проснулась давно, но всё никак не могла уговорить себя встать с кровати, размышляя о том, как несправедлива к Юле жизнь.
Девушка осмотрела потертый комбинезон с отвисшими лямками, что теперь красовался на Федоре.
(Промучившись сомнениями полдороги, мужчина в итоге зашел в общественный туалет, снял рваный пиджак и сорочку, переоделся в «рабочее» и махнул на всё рукой.
— Будь, что будет! — с досадой подумал он тогда и, найдя глазами нужный дом, пошел к третьему подъезду)…
А теперь Юля с презрением смотрит на гостя, как будто разочарована.
— Так, что там у вас сломалось? Давайте по порядку! А когда Евгения Александровна придет? — решил уточнить Федя.
— Не знаю. Какая вам разница, я сама вам всё расскажу. Вот тут утюг, там розетка из стены выскакивает, в другой комнате люстру надо повесить…
Юлия размахивала руками, обозначая фронт работ. Федор погрустнел. А еще ему захотелось есть, потому как в квартире аппетитно пахло жареным мясом и картошкой, соленьями и клюквенным морсом…
— Ладно. Начнем с люстры, — пожал плечами Федор и, выудив из кладовки лестницу, взобрался на нее, искоса поглядывая на нечёсаную Юльку.
Та как будто всё хотела ему что–то сказать, но не решалась.
— У вас всё хорошо? Вид какой–то встревоженный! — осведомился Федор Яковлевич.
— У меня? Прекрасно у меня всё, а вот у вас! У вас, должно быть, совсем крыша поехала! — выпалила она.
— Что? — Федор слегка покачнулся на лестнице и ухватился за верхнюю ступеньку рукой, чтобы не упасть.
— Нет, ну конечно, я понимаю, седина в бороду… Но что вы можете дать моей матери?! Электрик, рабочий, небось, зарплата мизерная! А всё туда же, в женихи! Сидели бы дома, чай пили, зачем вы тут?! У мамы был один–единственный мужчина, мой отец. Его никто никогда не заменит! И не смейте пытаться! Да и не думаете же вы, что мама влюбится в вас?! Не стоит так обнадеживать себя! Мама наивная, её легко подкупить ласковым взглядом. Но я не дам мать в обиду, слышите? Тоже мне, «служебный роман»! Он – неловкий мямля–электрик, она — уважаемый работник интеллектуального труда. Только гвоздик не хватает. Кстати, вы почему без цветов? Одеты, во что попало!
Федор хотел оправдаться, что цветы думал купить потом, и костюм у него был, да уж так вышло…
Но потом понял, что для Юли всё будет не то – ни те оправдания, ни те слова. Она вышла на тропу войны и с нее не сойдет.
— Я сделаю то, о чем мы договаривались с хозяйкой, и уйду. Я не понимаю, о чем вы говорите, женщина! — Федор с удовольствием заметил, как резанула его «женщина» по девичьему самолюбию. — Не мешайте работать.
Юля сверкнула на него глазами и отвернулась.
Только бы мать подольше просидела в парикмахерской! Неудачная домашняя окраска волос вынудила Женю оторваться от приготовлений, поручить Юле встретить гостя, а самой побежать к мастеру, чтобы исправить выступившую на волосах зеленцу…
Федор долго возился с люстрой, потом перешел к утюгу, задавая Юле отрывистые, четкие вопросы.
Нет! Юля решила, что не станет вынимать из духовки мясо, не будет подогревать его и картошку, чтобы накормить маминого ухажера.
« Он нам не пара!» — решила она и сорвала со стола на кухне праздничную скатерть…
Евгению Александровну Федор так и не дождался.
Закончив работу, он собрал инструменты и, выйдя в прихожую, стал надевать ботинки.
— Вот! — выскочила из комнаты Юля. — Вам за работу. Надеюсь, устроит?!
Она протянула мужчине три тысячи рублей.
Федор усмехнулся.
— Да не нужны мне твои деньги. Мы с Евгенией Александровной как-нибудь сами рассчитаемся. Знаете, мне очень жаль, что вы ее дочь. Прямо, даже обидно за женщину. Она вроде добрая, открытая, а вы как волк, злой, свирепый, скалите зубы, сами не знаете, на что. И никогда не решайте за других, милочка, не берите на себя столь тяжкий груз. Вам он не под силу. Евгения – взрослая, разумная женщина. Она не нуждается в ваших советах! До свидания.
Федор не спеша шел по улице. Может, и правда, он принял желаемое за действительное? Кто он для Жени? Обслуживающий персонал, только и всего! А он-то навоображал, надумал себе всякое, пустое, глупое…
… Федор ушел, захлопнув дверь перед носом девчонки, та даже не успела рта открыть, а только с досадой пнула ногой табуретку и ушла к себе в комнату…
…— Юля! Где же он? Где Федор? — Евгения разминулась с гостем минут на пятнадцать.
Женщина растерянно смотрела по сторонам, как будто Федя просто спрятался за дверью или тумбочкой.
— Он ушел, — ответила Юлия. — Отработал свои деньги и ушел. Вы же так договаривались?
А ведь она права… Договаривались на работу, про посиделки и речи не было. А она, глупая, Женька-то, намечтала себе, надумала… На голове, вон, седину закрашивает, а ума до сих пор не нажила… Хотя… Евгения привыкла доверять свои чувствам. Безоговорочно и слепо…
— Ты накормила его?
— Вот еще! Денег предлагала. Не взял. Сам виноват!
— Не предложила поесть? Я же просила тебя…
Женя вдруг схватила свою сумку, хлопнула дверью и побежала на улицу…
… Она догнала его уже на станции. Федор, поникший, сидел на скамейке и разглядывал свои руки. Те немного тряслись после работы… Права Юля, старый он, Федор, куда уж в любовь играть…
— Федя! Федя, извините меня, Федя! — Женя, запыхавшись, остановилась и присела рядом с мужчиной.— Федя, вы простите меня! Я же думала, в парикмахерской получится быстро!.. Я велела Юле принять вас, угостить… Я столько всего наготовила, а вот как получилось… Юля вам что–то сказала? Я же вижу, что она обидела вас! Простите, ради Бога, простите! Она взбалмошная, капризная собственница. Она даже замуж выти не может из–за своего скверного характера. Ну, и ревнует. Отца очень любила, боготворила буквально… Вы понимаете?
Она заглянула ему в глаза.
— А я привез вам торт, «Персидскую ночь», — тихо ответил Федор. — Я заказал его у знакомого, сел с ним в электричку, а потом всё… Уронил, как Пятачок в мультике…
Оба улыбнулись.
— Торт… Специально для меня?.. Федор, а пойдемте в кафе? Домой я не хочу, да и вам, наверное, там неприятно. Вы так много сделали, так помогли мне, приехали в такую даль… Можно, я угощу вас чашкой кофе? — Женя чуть наклонила голову.
— Нет. Это я угощу вас. Где тут самый дорогой ресторан?! — Федор встал, оглядел свой наряд, потом добавил: — Нет, пожалуй, в таком виде в ресторан нас не пустят. Давайте в кафе…
Юля выползла из дома к вечеру. Она бродила по улицам и скучала. А потом увидела в кафе мать с этим незнакомцем. Мама улыбалась. Пожалуй, впервые за много лет Женя так счастливо улыбалась. А Федор смотрел на нее, как на королеву…
Юля вздохнула. Ей и так было стыдно. А сейчас стало еще хуже. Она хотела подойти и извиниться, но потом передумала. Успеет, а сейчас не тот момент!..
… Всю оставшуюся жизнь Федор и Женечка прожили вместе. И был торт «Персидская ночь», и были клятвы верности, и гости кричали «Горько».
— Живи, пока живется! Люби, пока любится!— говорила Федору во сне покойная жена и, улыбалась, благословляла на новый брак…
