Димка проснулся от того, что кто-то его тормошил и кричал:
— Вставай! Вставай в школу! Вставай! Немедленно вставай!
Мама стояла перед ним, напуганная, в короткой кожаной юбке, и в такой же курточке. Её лицо под толстым слоем косметики было опухшим, как всегда с похмелья. Вчера вечером, когда он вернулся домой, она лежала как мертвая, под прожженной в нескольких местах ватным одеялом на своем диване, который занимал почти всю площадь их тесной комнаты.
Димка страх как боялся, чтобы мама не умерла, а его чтобы не забрали в интернат, поэтому, наклонившись над мамкой, прислушался и принюхивался: слава Богу, мамка была пьяна и жива. Димка облегченно вздохнул и принялся шарить по грязному столу, заваленном пустыми бутылками, кусками хлеба, огрызками мокрой розовой колбасы и банками из-под рыбных консервов. Проглотив все, что было съедобно, радостно заснул на своей раскладушке в надежде, что утром, когда он проснется, мамы уже не будет. И не будет скандала. Но мама стояла над ним и из её вонючего рта сыпалась ругань:
— Ты что уроки прогуливаешь?! Вчера училка приходила, угрожала милицией. Мне ещё этого не хватало! Вставай! И мигом в школу! А то в интернат сдам!
Не испугала ничуть. Визит училки Димка пропустил мимо ушей — это было уже не раз. Тревожило другое: мамка пугала его интернатом, когда уходила на трассу. Димка боялся этого больше всего. Оттуда мамка приходила на рассвете, вся в синяках, растрепанная, с мертвыми невидящими глазами. И каждый раз темное отчаяние морозом сковывало его внутренности. Димка смотрел испуганно на мать и не мог слова вымолвить.
— У! Урод! — зло матюкалась мать. — Таращится, как даун… будешь бродяжничать, отдам в интернат! — И пошла к двери.
— Ты куда? — хрипло спросил Димка. — Опять на трассу?
— Пшол вон! — мрачно огрызнулась мать.
— Мамка, не ходи! Не ходи, мамка! — дурея от ужаса, завопил Димка.
И тут мамку прорвало. Отрывая ребенка, вцепившегося в него мертвой хваткой, она завизжала:
— А жрать что будешь?! Что жрать будешь?! Выродился, скотина, на голову! Хоть бы сдох или утоп! Жизни нет от тебя!
— Не ходи, прошу тебя. — Димка бросился к своей курточки, начал выворачивать карманы. — Вот, на… возьми!
Но мама с такой яростью хлопнула по его протянутой руке, что монетки брызгами разлетелись по комнате. Следом хлопнула входная дверь, и Димка, рыдая от отчаяния и страха, упал вниз на свою раскладушку.
Димка плакал и вспоминал бабу Валю, с которой он жил не тужил, даже один год в школу отходил, пока баба Валя не сделала себе рыжие кудри и не уехала на заработки в Москву, а Димку отвезла к мамке. Потом мама с бабушкой ссорились и обзывались, и все, как Димка понял, из-за него, он всем мешал и жить не давал. Наконец баба Валя хлопнула дверью, и больше Димка ее не видел, лишь время от времени вспоминал, когда мамка пьяная начинала ругать «старую курву, что уехала в Москву блядовать».
Мамке было не до Димки. Днем она спала, а ночью «принимала гостей». Димке сначала «гости» нравились. Дядьки, приходившие в гости, были веселые, приносили с собой водку и колбасу, угощали его, и он, наевшись и хлестнув под одобрительные крики гостей горькой жидкости, засыпал невинно на своей раскладушке. Но однажды он проснулся от маминого вопля и в темноте увидел страшное: добрый дядя, что угощал его вечером колбасой, душил на диване маму. Мамка стонала и сопротивлялась. Димка испугался, закричал и начал бить и царапать дядю по голой заднице. Дядя страшно разозлился, больно отлупил Димку и закрыл в туалете, пригрозив:
— Пикнешь-убью!
Но больше всего Димку удивило то, что мамка вместо того, чтобы спасаться и его спасать, лишь пьяно ругалась в темноте:
— У-у, урод! Такой кайф испортил!
С тех пор Димка бояться мамкиных «гостей», заикался и писался во сне. А когда дяди после пьянки начинали душить мамку, накрывался с головой и не дышал.
С Димкой вообще ни с кем не дружил. Дворовые дети сторонились его, думали, что он еще мал или недоразвит, в школу не ходит. Димка и впрямь в свои восемь лет смахивал на пятилетнего сопляка, но когда начал зарабатывать себе на хлеб, радовался что ему всегда подавали щедрее, чем другим.
Накинув курточку, он выбежал из квартиры, миновав вечно поломанный лифт, помчался по лестнице вниз, на улицу. На улице было тепло, солнечно и малолюдно. На остановке тоже. А это значило, что до электрички Димка доедет с форсом — на маршрутке, которая стояла в ожидании пассажиров.
— Дядь, можно? — спросил Димка молодого водителя.
— Ладно… — буркнул тот, и Димка прислонился у двери с радостным ощущением, что день начинается счастливо.
При упоминании о деньгах Димка шарил по карманам — пусто: остались его деньги рассыпанными на полу. Увы, так не хотелось ему сегодня ныть, а придется… Хотя вряд ли что перепадет в электричке, время не то, и едут не те — одни пенсионеры в центр добираются: кто на рынок, кто на дачу.
Страх как ни хотелось Димке сегодня ныть, но пустые карманы заставляли. Поэтому мальчик отлип от двери, скорчил жалобную мину и, отшатнувшись была — не была!, заныл тоненьким жалобным голоском:
Хочешь сладких апельсинов?
Хочешь вслух рассказов длинных?
Хочешь, я взорву все звезды,
Что мешают спать?
Пенсионеры не шелохнулись — занудная песенка Земфиры не проняла их. Медленно продвигаясь по вагону, Димка наблюдал, как костлявые городские бабки и толстые деревенские тетки, крепче вцепившись в свои сумки, делают вид, что никто перед ними не поет с протянутой рукой. Только в самом конце вагона суетливо зашуршала в сумочке молодая женщина в красивом кожаном прикиде. Димка вмиг глазами проскочил нищую и скупую публику и оказался возле женщины. Та растерялась от его ловкости и, вероятно, не найдя мелочи, ткнула ему сто рублей.
С тем Димка и выскочил на платформу, зорко следя, не пасутся ли по вагонам «быки» с гитарами или цыгане. Ни тех, ни других не видно было. Счастливый, что не будет ни в голову битый, ни ограбленный, Димка решил выбрать что-то из своего репертуара жалобнее… знал, что из пассажиров вместе со слезой хорошо выжимали песни о Боге и маме.
Димка вступил во второй вагон, прокашлялся и с чувством затянул:
Мама, тебе в ноги поклонюсь,
Мама, за тебя Богу помолюсь,
Потому что ты у меня милейшая,
В целом мире самая родная…
Песни хорошо не знал, поэтому пел, что на душу ляжет. И, видно, получалось неплохо, потому что пенсионеры шевелились, шмыгали носами, шарили по карманам… пять вагонов, пять остановок. Карман куртки приятно потяжелел и серебряно позвякивал. На станции «Давыдовка» решил передохнуть, подышать свежим воздухом и поплевать с моста на непрерывный под ним поток машин. Но, когда он, завершив куплет, собирался выскользнуть на платформу, кто-то схватил его за плечо. Димка похолодел, под шапкой стрельнуло — рэкет! И он рванул что есть силы. Но «рэкет» выскочил вместе с ним и оказался бородатым мужиком в кожанке.
— Слышь пацан, — спросил «борода» без базара, — ты хочешь петь? На эстраде?
Димка лишь рот разинул.
— Ну, как Брылёв, к примеру, или Палаускас? — приставал бородач.
Димка таких не знал — телевизор он не смотрел, артистов видел лишь тех, что выступали в местном ДК на всевозможные праздники.
— Ясно, — все понял бородач и, пощупав во внутреннем кармане кожанки, извлек оттуда клочок лоснящейся бумаги и протянул Димке: — возьми. Пусть мама приведет, там адрес написан. Или сам. Надеюсь, Воронеж ты знаешь. И читать умеешь…
Мужик исчез в последнем вагоне электропоезда, поезд исчез в темном тоннеле, а Димка все еще стоял и не верил своим глазам и ушам: на белом квадратике черным по белому было что-то написано. Димка читать умел, как-никак закончил первый класс на одни тройки. Поэтому, немного посопев, сложил вместе мелкие буквы: Сергей Меганов — продюсер.
Плевать с моста расхотелось. В голове застрял вопрос: хочешь петь? — на которое он не знал ответа. И от этого неведения мальчика слегка передернуло, начало тошнить и покачивать с голодухи. Таким пришибленным он и приехал в Воронеж. Вспомнив утренний скандал с мамкой. Сейчас стало грустно от коварства жизни, потому что никогда не знаешь, что тебя ждет. А поскольку Димка уже знал, что лично его ждет, то решил забыть «бороду» с его Палаускасом.
В гастрономе на вокзале было людно. А там, где много людей, там всегда попадаются и милосердные. Добрых людей и женщин (к мужчинам Димка не решался подходить), научился узнавать по выражению лица. И почти никогда не ошибался. Как правило, сначала спросив: а где мама? — и услышав: пьет, — они, сокрушенно вздыхая, давали ему денежку или покупали булочку, а то и шоколадку. На этот раз Димке перепала ромовая баба и ватрушка. Проглотив ромовую бабу, а ватрушку запихнув в рукав курточки, Димка поспешил на трассу в поисках мамки.
Сегодня утром после скандала с мамкой Димке подумалось, что, наверное, пора. Хотелось пожить по-человечески — без мамкиных скандалов, немного отъесться и взяться за ум.
Из-за облака выглянул месяц, осветил трассу, что-то выпало из машины, но Димка и без того уже знал, что это… Подбежал ближе. Он уже ничего не боялся. Сбросил курточку и прикрыл ими голое тело мамки. А потом встал на проезжей полосе и начал махать руками, лихорадочно повторяя:
— Помогите… в больницу… мамку… помогите… в больницу… мамку… помогите…
Но машины не останавливались мальчику который изо всех сил махал руками и что-то кричал, они только прибавляли газу.
Мамка под курточкой не шевелилась, машины все пролетали и пролетали. Нежданно страшная ярость, как пламя, охватила тело мальчика, забила в конвульсиях, бросила к земле. Он упал и, ударяя кулачком по холодному твердому асфальту, закричал тем, что все пролетали и пролетали в красивых глазастых авто, такие сытые, такие равнодушные…
— Я убью вас! Убью вас!.. убью-у-у!..
Димка рыдал до тех пор, пока не вытекло из него вместе со злыми слезами отчаяние. Но тяжелая лютая ненависть к подлому, злому миру не прошла, она будто окаменела, будто застряла в маленькой, доброй души Димки тяжелым раскаленным камнем. И, оттого сам себе чужой, страшный сам себе, Димка встал, сел возле мамки, положил ее всклокоченную голову на колени и стал ждать утра. Ни о чем не думая, ни на что не надеясь…
После потери мамки он замкнулся, с большим трудом можно было добыть слово, не то, что два этих болтливых увальня, от которых никакой жизни нет ни Наталье Андреевне, ни другим детям.
По приезду в интернат именно один из тех подскочил к нему с вопросом:
— Тебя как зовут? — А-А-а-а-а-а…
— Как? – не утерпел Миша.
— А-А-а-а…- еще раз попытался Димка.
Его собеседник хихикнул и начал помогать:
— Александр? Андрей? – но мальчик только отрицательно крутил головой, пока сам не выдохнул:
— Димка!
— А чего же тогда акал? Я Миша. И он Миша. А это Женька, он немного глупый, не лезь к нему. А вон тот, у окна это Сашка.
Миша уцепился за худую и белую Димкину руку и поволок его к предоставленной государством жилплощади – тумбочки и кровати с берегом пола. Если подумать, то в распоряжении ребенка было чуть больше: два корпуса, где расположились столовая, школа, библиотека, игровые, комната отдыха, игровая площадка и даже небольшой тщедушный сад. Однако мальчик воспринимал «своё» только этот клочок в большой спальне приюта.
Кроме тех Мишек, повсюду было полно других ребят, долгое время к Димке никто не подходил. Может, не хватало терпения ждать, пока он произнесет несколько слов, а может, не хотели прочно прирастать. Да и в таком месте, нельзя никому доверять, больно бывает, всем хватило прошлого.
А где в жизни не больно? Димка не умел размышлять на такие темы, но боль была закономерностью всех восьми лет его жизни. Воспринимал все как должное. Иногда перед сном мальчик вспоминал маму. Нечеткий образ женщины, целующая белокурые волосики малого, замещал другую, искаженную злостью и до краев переполненной водкой существо, швыряющее в него все, что попадается под руку.
Димка сильно сощурился. Всегда так щурился, когда этот день всплывает в памяти. Димка сел на трассе возле тела мамки, положил ее всклокоченную голову на колени и стал ждать утра. Ни о чем не думая, ни на что не надеясь…Что-то угодило малому в голову, кровь хлестала фонтаном. Затаив дыхание, пьяный разговор слышался все меньше, а дальше ничего не помнит… Кто-то вызвал скорую. Если бы не они, неизвестно, пережил бы Димка ночь, рана была нешуточная. Забрали его от матери.
Теперь его жизнью занимается государство, и не даст обижать ребенка. Откуда Димка это знает? Так часто повторяют взрослые: Наталья Андреевна, когда в хорошем настроении, или учителя и директор. А, еще в первый день лета конфеты привозят… И немало поводов есть. Главное – ничего такого в голову не летит, от чего бы кровь хлестала и нет больше мамкиных «гостей».
Димкина жилплощадь простирается чуть дальше дозволенных границ и появилась не сразу. Как-то мальчик случайно забрел на старую веранду, смежную мелкими квадратиками окон и до потолка забитую пачками старых матрасов. Прошелся вдоль стены, обнаружив узенькую щель. Неожиданный голос воспитателя напугал, что тот втиснулся в щель, чтобы избежать встречи. За метр стало просторнее, обнаружил, что матрасами завалена не вся веранда: в углу нашлось удобное место, откуда его не было видно никому, и о котором никто не знал. Со временем малой приволок сюда свои «сокровища»: картонную коробку из-под новогоднего подарка, в которой лежали картинки с изображениями автомобилей, карандаши, раскраски и начатая упаковка бумажных салфеток. Смешно сказать, но салфетки были самыми дорогими. Остались в кармане куртки с последнего вечера. Самое дорогое, от той, что иногда бывала доброй мамой, делала чай и рассказывала интересную историю. Какое-то смутное чувство заставляло мальчика прятать их, словно оберег, имеющий силу верить в лучшее. Димка почти год как здесь и ничего не меняется.
Как-то перед сном Наталья Андреевна была в хорошем настроении:
— Мишку забрали! Навсегда, если не будет фокусы показывать. Теперь же быстро дельце оформить можно, так же решили, что дети должны жить в семье. А где тех семей набрать столько? Вот и легче становится всем, когда кого-нибудь пристроят.
Второй Мишка тихо-тихо сидел на кровати, обхватив колени руками и огрызаясь сердитым «отвяжись!» каждому, кто пытался заговорить. Они таки действительно сдружились, Мишки. И теперь тот, что остался, злился на весь этот глупый взрослый мир, на законы и свою беспомощность.
Тема возникла сама:
— Наталья Андреевна, а что надо делать, чтобы нас усыновили?
— Да разве я знаю? Так по моим отчетам, жилплощадь надо иметь. Она все решает.
— Какую жилплощадь?
— Да возьмем того Мишку, чтобы ему, заразе, икнулось за мои нервы. Хлам, да и только, кому он нужен? Но жилплощадь есть! То есть, квартирка за ним числится. Заберут и мучатся будут.
Димка не знал, есть ли у него жилплощадь и по каким признакам выбирают себе в семью ребенка, но он, как и остальные, имел заветное желание, которое здесь лучше не озвучивать — засмеют. А всякого такого он избегал, после чего-то увиденного впервые, долго не мог и слова произносить, не то, что свое «А-А-а» протянуть.
Даже в больницу раз увезли. Утром чистил зубы, а воспитательница, так разошлась, что притянула за шиворот обоих Мишек:
— Будете знать, как шкодничать у меня!
Дети выворачивались, но сильные, натренированные руки за двадцать лет педагогического труда Натальи Андреевны умело наклонили обе головы в наполненную водой ванну и так держали до тех пор, пока пузыри не перестали подниматься. Запыхавшиеся и напуганные мальчишки убежали, как только воспитательница отпустила их, благословляя словами
— Ох, если бы не криминал!
Тогда Димка стал невольным свидетелем воспитательного момента, задрожал и упал без сознания на пол.
— А этому что? – поспешила на помощь Наталья Андреевна.
Так он оказался в больнице, где немного передохнул и даже не каждую ночь «ловил рыбку». А как пришло время возвращаться, малый радовался только тому, что сможет посидеть в укрытии на веранде.
Дела в школе шли хорошо. Димка старательно выводил предложения и примеры, только с чтением была беда. Учительница позволяла малому на перемене или после уроков подойти и почитать, поэтому со временем он пытался читать даже на уроке. Разглядывая рисунки в учебниках, от которых веяло красками, спокойствием и свободой, Димка фантазировал. Иногда это ему нравилось, иногда сердило, но невольно в тех картинках был именно он.
В свободное время все больше ходил за Мишей, который после разлуки с другом действительно успокоился, на радость Наталье Андреевне. Только вот успокоился как-то до неузнаваемости. Шалости и улыбки навсегда покинули мальчика, а молчание стало неизменным спутником, так что воспитательнице так и не удалось реализовать свои большие воспитательные планы. Одичал, отгоняя каждого, кто пытался заговорить. И только Димке позволял помолчать рядом. Может, потому, что именно Миша подлетел к нему первым, может, понимал глубокий язык тишины, может, они так спасались…
Со временем Димка принимал прохладную Мишкину руку и просто держал ее. Впоследствии садились есть рядом. Никто не посмел бы обижать, их молчаливая дружба продолжалась бы долго, если бы однажды все не оборвалось…
Была весна, которая несет надежду даже в самые темные закоулки. К Димке подошла новая воспитательница и сухо сообщила:
— Приехали к тебе.
В груди не хватало воздуха, мальчик остановился на мгновение, чтобы вдохнуть, потому что могут упечь в больницу, а этого он точно не хочет сейчас. В голове пронеслось тысячи мыслей «Кто?», а рука стала влажной.
-Ты что, боишься? Не бойся! – произнесла женщина.
Ее слова не помогли, но воздух расчистил дорогу в груди. Димка дрожал: неужели у него есть жилплощадь? Воображение перенесло его на одну из тех красочных картинок в учебнике, затем сомнение трясло его со всей силы, за ним вновь надежда, словно птица в ловушку… К счастью, коридор закончился.
— Димочка! – обратилась к нему женщина, которую мальчик видел лишь несколько раз. – К тебе гости приехали. Присядь, пожалуйста.
Он сел на кончик стула. Незнакомая тётя что-то говорила про папину сестру, о том, как долго разыскивала именно его, Диму. И что она сидит за дверью, хочет увидеться. Димка не понимал, о чем идет речь, но имел какое-то непонятное чувство, одновременно сладкое и горькое. Разве такое бывает? В конце концов, понял, что от него требуют утвердительного кивка головой.
В комнату зашла приветливая и улыбчивая женщина. Первые несколько минут мальчик молчал, но потом все же назвал свое имя. Женщина села рядом и взяла его за руку, точь-в-точь так, как он это делал Мише. Обещала прийти вновь. К тому же, ее рука была такой теплой.
И женщина приходила. С объятиями и спокойствием лишь для него, с подарками и вкусностями, которыми потом можно было поделиться с другими. Димка радовался, осознавая своим девятилетним мальчишеским умом, что так будет продолжаться не всегда. Думал, что, видимо, у него была жилплощадь, раз и его, несмелого и молчаливого, захотели усыновить. Он думал о Мише, которого никто не забирает, и от этого хотелось плакать и молчать.
— Дима завтра навсегда уезжает в семью. – сказала через некоторое время Наталья Андреевна.
Другие дети на этих словах всегда притихают. Вот и теперь было тихо. Кто-то, может, завидовал той самой беленькой или чернейшей в мире завистью, равной которой не бывает больше нигде. Кто-то, может, радовался, той радостью, которой радуются, что свобода близка. Кто-то тихо всхлипывал…
Миша хотел выбежать из комнаты, но Димка крепко ухватил его за руку.
— Идем! – выпалил без запинки.
Миша, молча, встал и покорно пошел за Димкой. На веранде малый все еще тянул друга за собой. До кучи грязных матрасов и узенького хода. Никто и никогда не бывал здесь. Миша недоуменно плелся за ним, пока не увидел уютное местечко.
— Сядь. – сказал Димка. Достал рукой коробку из-под сладостей и подал, — На!
В такие моменты лишнее всегда лишнее. Миша молча запускал руку в коробку и рассматривал «сокровища». Когда очередь дошла до бумажных салфеток, Димка вытащил себе одну, а остальные отдал:
— Они счастливые!
Миша не знал, почему именно они, а расспрашивать Димку было долго, он не знал, для какого счастья подходит бумажный клочок, и верил, что когда-нибудь придет и его жилплощадь или что там нужно, чтобы ребенок в взрослом мире стал радостным, и имел дом, когда закончится пачка белых носовых платков.
Спасибо за лайк
