Надобно питаться человеку, так устроено. В деревне, бывало, ох и погнули свой трёхжильный хребёт люди наши. Бабушка до преклонного возраста всё пойло коровам выносила, а вёдра – тяжеленные, а дух-то от пойла, сам бы, кажись, съел. Бабушка несёт во двор, а там уж ждут, особенно корова. Эх и любила она это пойло! Набухшее зерно, хлеб, картошка, ещё чего, и всё бабушкиными жилистыми руками размято.
С утра раннего это пойло в русской печи томилось. Овцы всегда ели пойло плохо, ибо наедались травы на пастбище, и бабушка их за это обязательно «вражинами окаянными» называла. И то, что овцы не доели, отдавала корове. А та старый, но надёжный тазик вылизывала своим шершавым большим языком так, что всегда хотелось слушать это вылизывание, даже аппетит поднимался.
Всегда становилось хорошо на душе, когда смотришь на двор под нехитрой крышей. Везде торчит солома, а как же без неё родимой. Бабушка доит корову, кошки ждут молока, внук Валера тоже ждёт парного молочка, телёнок смотрит на Божий мир своими добрыми глазами несмышлёныша, его, как собачку, все гладят. Овцы всегда боязливы, свиней бабушка держала редко. Знала, что если захочется свеженинки, так тут прямо на деревне кто-то и продаст мясцо. Новости такие разносились по округе быстро, и вот уж кричит бабушке старуха по прозвищу «Ягода»:
– Иди к Ивану, поросёнка забил, всем хватит!
И, конечно, были в хозяйстве куры, немыслимо без них. Старший двоюродный брат лезет по лестнице наверх за яйцом, набирает несколько штук, осторожно слезает, и, вдруг, оступившись, падает в навозную кучу! Все смеются, и нисколько не жалко разбитых яиц. Куры завтра снова нанесут, вот только матери штаны с рубашкой надобно стирать. Да и это ничего, баня для чего же нужна? Отмокнут штаны от навоза в тазу, маманя с хозяйственным мылом настирает, чистенькими будут, снова форси Вовка по деревне.
Наконец бабушка несёт ведро молока. Разливает по глиняным горшкам, раньше их делали в соседней деревне. Много горшков набрали люди про запас! Потом старые мастера повывелись, а в магазинах железная посуда появилась. Ничего, наш народ ко всему привычный. Только горшки глиняные всё же шибко берегли бабушки и поругивали внуков, когда те нечаянно разбивали ценную посуду. Стоит глиняный горшок в подполе, или погребе, и долго в нём сметана или молоко не портится. Великое это дело для крестьянина.
Валерка выпивает прямо из горшка тёплого молока, вытирает рукавом рубахи рот, и несётся на улицу. Матерились мальчишки, чего греха таить, но при взрослых боялись. А ежели пролетало словечко окаянное, то, глядишь, один получит оплеуху от старших, другой… Печали от этого особой нет, на деревне словно родственники все живут.
И возникало ощущение надёжности жизни. Хорошее это ощущение. Было хорошо и оттого, что вся деревня так живёт – в сытости, в труде, который всегда от ненужной грусти спасает.
Да, работал на деревне человек несравнимо больше, чем в городе. Бывало, привезут вино в больших бутылках в магазин, «бомбой» называли в шутку, мужики наберут, потом взрослые парни, но, конечно, ухитрялись брали вино через знакомых и младшие, которым по пятнадцать, шестнадцать лет. И вдруг – целую с верхом машину сена привезли ко двору Ваньки Абрамова. Постоит вино, никуда не денется. Несутся парни, словно угорелые, глядишь, поработали и – сено уже на сушилах. Стоят все в поту, квасок домашний пьют, дух переводят, улыбаются, привычна такая работа.
А тут снова слух по деревне: хлеб в магазин привезли. Но тут уж, кто помладше, ребятишки бегут. На деревне молодёжь работать не надо было заставлять – все с малых лет видели, каким великим трудом всё достаётся.
После трудов праведных, конечно, на речку. Наплескаешься, смотришь, а уж ребята всё спроворили, и яишинку нажарили, и лук сочно-зелёный с ещё тёплым хлебом лежит, теперь и винца можно, ох, только бы мамка не заметила!.. Чист русский человек телом – всю неделю в речке купаемся, а по субботам баня, тут уж полная чистота.
Постоянно были районные соревнования по футболу, это крепкая отдушина для парней. На одном из таких матчей парень из села сломал ногу, перелом был сильный, парень терпел жуткую боль до приезда скорой, все жалели футболиста. Старики и бабушки, осеняя себя летучим крестом, тихо говорили: «Сердешный. Принял страдание». А он от этой невыносимой боли только матерился иногда.
…Когда Валера женился на Машеньке, узнал, что её тятя пришёл как-то домой поздно, да под хмельком, и коровье пойло, которое стояло в русской печи, достал и поел. Ничего не заметил, спать лёг, а утром бабушка увидела, ох и смеху было!.. А тятя отвечал: я думал, что суп бабушкин!.. От этого пуще прежнего смеялись. Валере всегда вспоминалась деревня. У всех деревенских так, кто в город уезжал.
***
Работал теперь Валера Прокопьев в Сибири на большом заводе в литейном цеху. Шибко вредная и до боли тяжёлая эта работа. После каждой смены чернота из нутра выходила, ох и повыхаркивал он её, страх сколько! Не раз думал, что ежели и жив ещё, так это бабушкино парное молоко детства выручат. Справедливости ради, молоко за вредность им тоже выдавали, колхозы в стране трудились, но разве вытравишь эту черноту?..
Поначалу жили семьёй во времянке, которую купил – денег хватало. Затем получил квартиру, а времянка осталась как дача, и, опять же, у многих так было. В девяностые, страшные годы, две дочки его были совсем маленькими, жили тогда ещё во времянке. Отапливал жильё своё дровами, но был и тайно сделанный эклектический водяной обогреватель, который шёл мимо счётчика. Стыдно за это не было, надо было выживать.
Завёл четырнадцать кур, неслись неплохо, ходил по рынку, выпрашивал отходы у торгующих селёдкой и другой рыбой. Бывало, выпадало, что покупал по дешёвке рыбьи головы и хвосты. Напарит комбикорму, который привезли из деревни, а комбикорм хороший – там и рожь, и пшеница, и много чего ещё. К комбикорму добавит рыбьих голов с хвостами, и куры неслись лучше даже зимой. Покупал специально витаминно-минеральную добавку «Рябушка», добавлял в корм.
***
Годы коварны тем, что если ничего не делать, то ничего и не будет. Валерий растил своих девочек, а когда выпадал отпуск, то вёз всю семью в деревню – пусть знают. Всегда подолгу разглядывал фото, что висели на стенах. Сколько сродников на этих дорогих сердцу, кое-где пожелтевших от времени карточках.
Когда бабушки не стало, перевёз все карточки в город, сделал новые большие рамы и аккуратно приклеивал каждую фотографию на картон. Затем бережно, словно кто мешал, повесил на стену.
Не раз бывало, глядя на эти дорогие фото, наворачивалась у него на глаза слеза. Вон они с Ваней Абрамовым стоят на горе возле старинной церкви, 1720 года постройки. Нет Вани уже в живых. Вон Славка Носов, который показывал ему на погосте старинные могилы известных на ту пору людей. Про одну могилу он говорил, что здесь похоронена царица. Позже Валерий узнает, что это была помещица. Нет уже и Славы.
Годы спустя он с другом Сергеем обойдёт этот погост у церкви. Сколько земляков лежит тут! Многих он знал и любил, но пока был мальчиком, не понимал этого. А земляки глядели на него с новых керамических фото. На погосте всегда тихо, лишь вороны нарушают тишину. Все, на кого не погляди, все дороги.
Маша только вздыхала, обнимая мужа, и говорила:
– Сердобольный ты у меня, Валера. Так, как ты, уже никто не делает. Говорят, прошла мода на карточки. Но что тебе по душе, то и мне.
Ну как было не любить Машеньку после таких слов?
– Я бы тех, кто придумал такие моды отменять, крепким словом окрестил, – отвечал он. – На фото кто? Деды, не вернувшиеся с войны, бабушки молодые, братья, сёстры, друзья. Это наши корни, а нам говорят, что «это немодно». Сами старые станут, спохватятся, поздно будет – перед своей же совестью. А у меня, вон, все к одному, и гоже мне от этого – душе гоже…
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
Спасибо за лайк
